они обладали глубокими познаниями в той экспериментальной сфере, каковой являлось изготовление вооружений. Управления видов сухопутных сил проводили испытания готовых вооружений»[473]. Столь сложная система, предполагавшая тесное межведомственное сотрудничество, не могла быть эффективной. «Генеральный штаб армии, собиравший запросы управлений видов вооруженных сил и представляющий таким образом командование в отношениях с заказчиками, отныне являлся не более чем “клиентом”, который делает заказ, но не вмешивается в процесс его выполнения» [474], – констатировал Гамелен. Фактически министерское управление становилось основным центром принятия решений в вопросе перевооружения армии, а его секция технических исследований подменяла собой профильный департамент Генштаба[475].
Управление по производству вооружений и корпус военных инженеров, помимо всего остального, занимались размещением оборонных заказов на мощностях частных предприятий и контролировали весь процесс их реализации. Однако их фактические возможности осуществлять этот контроль ограничивались отсутствием соответствующего правового и административного механизма, единого для предприятий всех видов. Законы 1929 и 1930 гг. вводили особую процедуру заключения договоров в интересах военного ведомства. Промышленники обязывались подготовить необходимые мощности, государство со своей стороны гарантировало предварительное финансирование по заранее согласованному графику, а также в ряде случаев брало на себя расходы по закупке оборудования и сырья. Подобная схема оказывалась эффективной лишь в том случае, если частный капитал проявлял заинтересованность в оборонных заказах, что, принимая во внимание нестабильность финансирования, необходимость внедрять элементы государственного контроля над производством и ограниченность мощностей, как правило, не соответствовало его намерениям.
Да и в самой среде армейского командования часто наблюдались разногласия по поводу того, какое именно оружие требовалось сухопутным силам. Вейган в свою бытность заместителем председателя Высшего военного совета учредил специальный орган – Консультативный совет по вооружениям, который должен был вырабатывать общие подходы в этом вопросе. В его состав входили начальник Генштаба, инспекторы родов сухопутных сил, директора соответствующих управлений военного министерства, впоследствии – руководитель управления по производству вооружений. Однако консолидированные решения принимались Советом лишь номинально. По словам генерала П. Дассо, который с января 1935 г. в качестве заместителя начальника Генштаба отвечал за перевооружение, в процесс обсуждения характеристик вооружений вмешивались все, от генерального секретаря военного министерства до инженеров профильных подразделений министерства и офицеров управлений родов сухопутных сил. Полномочия начальника Генштаба здесь оспаривал целый ряд лиц, имевших доступ к военному министру и право получения его подписи[476].
Это не только вело к хаотизации процедуры выработки технического задания и размещения заказа. Представители различных ведомств вмешивались в переговоры с владельцами предприятий, лоббируя те прототипы, которые им казались более перспективными, как в случае с танкам R-35 и H-35, когда свое особое мнение отстаивало управление пехоты сухопутных сил. Предпринимались попытки внести изменения в техническое задание уже на стадии серийного производства. Даладье отмечал в мае 1937 г.: «Бесконечные модификации нашей техники в гораздо большей степени, чем оплошности производителей, ответственны за те задержки, которые мы испытываем. Армейские инспекторы… уделяют чрезмерное внимание усовершенствованию»[477]. В 1935 г. в серию была запущена противотанковая пушка калибром 47-мм. Опытные образцы зарекомендовали себя как крайне эффективные, однако постоянные просьбы военных задним числом их доработать вели к значительным задержкам. В результате, первое серийное орудие поступило в войска лишь в январе 1939 г.[478]
По точному замечанию Р. Янга, «никакое оружие не оказывалось в руках французского солдата, не пройдя длительный, изматывающий путь административных мытарств»[479]. Помимо ведомственных столкновений свое негативное влияние оказывала и обычная бюрократическая канитель. После назначения генеральным секретарем военного министерства в 1936 г. Жакомэ наблюдал следующую картину: «Процедура заключения договоров затягивается до бесконечности, и выделение государственных денег по платежам происходит невероятно медленно. Расследование причин задержек при выполнении заказов, которое я поручил провести. показало, что пакет документов, оформленных во исполнение договора на поставку автомобильной техники, 21 раз передавался из кабинета в кабинет, на что ушло 156 дней. При оформлении заказа на танки SOMUA между приемкой прототипа и заключением договора прошло 417 дней. Казначейство было на последнем издыхании. Вступив в должность генерального секретаря, я начал получать вопиющие жалобы от крупных предпринимателей. В частности, в качестве примера могу привести дом “Панар”, которому государство задолжало 100 миллионов франков»[480].
Хаотизация процесса перевооружения разворачивалась на фоне отсутствия у органов, ответственных за него, точной информации о том, какими наличными промышленными, трудовыми и сырьевыми резервами располагает государство. Обычным явлением была острая конкуренция между оборонными министерствами за и без того скудные ресурсы. Жакомэ делал тревожный вывод: «Невообразимо, чтобы страна могла эффективно заниматься оснащением вооруженных сил и подготовкой промышленной мобилизации без того, чтобы ведомства, отвечающие за национальную оборону, осуществляли в той или иной форме руководство или, по меньшей мере, контроль и стимулирование производства военного снаряжения. Особо отметим, что это невозможно без наличия механизма распределения сырья, привлечения рабочей силы, без регулирования наземного и морского транспорта. Необходимо также, чтобы государство в некоторой степени могло влиять на потребление, так как национальное производство всегда имеет ограничения»[481]. Однако во Франции общественное мнение и основные политические партии считали опыт государственного регулирования 1914–1918 гг. своего рода аномалией и связывали перспективы развития национальной экономики с либеральными рецептами в духе доктрины laissez-faire.
Все это являло собой разительный контраст тому, что в то же время происходило в Германии. Уже в июне 1933 г. германское правительство приняло программу строительства вооруженных сил, экономические параметры которой разработал президент Рейхсбанка Я. Шахт. Она предполагала выделение на нужды обороны 5-10 % национального ВВП на протяжении восьми лет. «В США и Великобритании, – поясняет приводящий эти цифры А. Туз, – подобный уровень военных расходов в мирное время поддерживался лишь в 1950-х гг., в самые напряженные периоды холодной войны и в условиях намного более высокого уровня дохода на душу населения»[482]. Под реализацию этих широких планов реформировалась вся германская экономика. Произошло ее масштабное огосударствление. «По настоянию Шахта, – отмечает А. И. Патрушев, – была образована Организация промыслового хозяйства, делившаяся на имперские группы: промышленности, торговли, ремесла, банков, страхового дела и энергетики. Ниже располагалась целая паутина более мелких групп. Членство в этой Организации было обязательным, в результате, она контролировала все немецкое хозяйство»[483].
Расходы на вооруженные силы освобождались от обычных процедур бюджетного надзора. Это не могло не иметь издержек в виде роста коррупции, но бизнес получал дополнительный стимул вкладываться в производство товаров военного назначения. Летом 1933 г. Шахт внедрил механизм внебюджетного финансирования оборонной программы за счет специальных векселей, гарантированных государством и обеспеченных капиталом крупнейших германских компаний. Изыскивая средства для инвестиций в военно-промышленный сектор, государство пошло на существенное снижение уровня потребления домохозяйств. Начиная с 1934 г. импорт сырья на военные цели получил приоритет перед закупками в
