Марика Глухова – Глухова Марка Петровича. Его отец, бывший начальник пожарно-сторожевой охраны комбината, умер в 1956 году. Марка и старшего брата Виктора воспитывала мать, работавшая секретарем в заводоуправлении.
Марик был типичным школьным шалопаем, тратившим время на чтение художественной литературы в ущерб школьной программе. В то время его любимыми авторами были Дж. Лондон, И. Ильф и Е. Петров, Дж. Джером, Э. Ремарк. Однажды я взял его, школьника, в двухдневный туристический поход через Шапсугское ущелье в Кабардинку. На подъемах он несколько раз просил нашу компанию идти помедленнее и временами бормотал: «Я никогда не тренировался. Я не люблю больших нагрузок. У меня вредная привычка: я курю».
В механический он пришел учеником фрезеровщика. В его активе было восемь классов средней школы. На большее не хватило времени и усердия. Среднюю школу окончил во время срочной службы в железнодорожных войсках ВС СССР во Львове. Из армии на некоторое время вернулся в цех. И вдруг в 1967 году прислал в Хмельницкий, где я проходил службу, весточку о том, что он теперь житель Иркутска. О мотивах внезапного переселения рассказал во время очередной встречи. Суть их такова. Надоел замкнутый мирок Крымска и мелочная домашняя опека. Захотелось попробовать силы в краях, воспетых А. Пахмутовой. Сначала нацелился на Комсомольск-на-Амуре, но денег хватило только на железнодорожный билет до Иркутска. Ни одного родственника или знакомого в городе не было, но не сомневался, что работу фрезеровщика и койку в общежитии найдет всегда.
Дальнейший трудовой путь Марка кратко описан с его слов в номере Восточно-Сибирской правды от 27 сентября 2007. Зимой 1967 года вышел из поезда на иркутском вокзале и увидел объявление: «На завод имени В. В. Куйбышева требуются фрезеровщики». Так попал в 17-й цех. Жил в общежитии, несколько лет работал в три смены. Решил учиться, но не в политехе, а на юридическом. Чтобы была возможность посещать занятия на вечернем отделении, пришлось поменять рабочую специальность на слесаря-лекальщика. Окончил университет. В 27 лет стал самым молодым руководителем на заводе – начальником отдела кадров. Далее в течение двадцати лет, работал заместителем директора по кадрам. В своё время был признан лучшим начальником отдела кадров в системе Министерства тяжёлого машиностроения и награждён медалью «За трудовое отличие».
В жуткие 90-е, когда всё валилось, был разграблен заводской музей. Мне удалось спасти Красное знамя ВЦСПС, награду от Наркомата тяжёлого машиностроения за работу во время войны. Хранил знамя у себя на даче. Когда обстановка стабилизировалась, вернул его на завод, теперь оно у нас в комнате переговоров. Документ о награждении и орден Трудового Красного Знамени пропали. Осталось только письмо, подписанное М. И. Калининым.
Завод выжил, работает и развивается в новых условиях. Поставляет золото-, горно-добывающее и металлургическое и оборудование не только предприятиям России, но и в страны ближнего и дальнего зарубежья, в том числе в КНР, Монголию, Индию, Египет и Бирму.
Здесь я проработал сорок лет. С 2006 года являюсь председателем совета директоров ОАО «Производственного объединения Иркутский завод тяжелого машиностроения»[17].
В этой светлой канонической биографии опущена «черная полоса» формуляра, оставившая рубец в памяти Марка. О ней он рассказал мне летом 1983 года во время путешествия (с его супругой и моими женщинами) на самодельном плоту по реке Лене от пос. Жигалово до Усть-Кута. Подробнее об этом сплаве далее.
Суть истории такова. Его, молодого партийца, хорошо зарекомендовавшего себя руководителя – производственника, пригласили на должность инструктора в промышленный отдел Иркутского обкома КПСС. Марк усомнился, отпустит ли его директор завода, однако обкомовские функционеры высокомерно заявили: «К нам отпустит!». Как ни странно, директор желания обкома не учел и в переводе отказал. Тогда обиженный его произволом Марк написал заявление об увольнении. Предупреждению директора о плохих последствиях этого шага он не внял. И зря. На работу в обком его, уволившегося вопреки воле директора, не взяли.
По словам Марка, в сердцах он сказал обкомовским деятелям, что они «несерьезные люди» и пошел на авиационный завод, куда его неоднократно приглашали на кадровую работу. Однако там его ждал неожиданный отказ. То же самое произошло и на нескольких других предприятиях. Позже выяснилось: это был результат упреждающих звонков директора ИЗТМ. Плюнув на административные должности, Марк решил вернуться к работе слесаря. Однако попытка бывшего начальника отдела кадров занять место рабочего воспринималась администраторами с большим подозрением. Ему отказывали, несмотря на обилие свободных мест. «Вот тут-то я впервые вздрогнул – сказал Марк. – Мне пришлось убеждать их, что я не пьяница, не склочник, не интриган и т. п.». С большим скрипом его приняли слесарем – лекальщиком на авиационный завод. Здесь, чтобы отвлечься от тяжелых переживаний, он с головой ушел в работу.
«Я не подумал, что создаю проблемы новым коллегам, – говорил он мне потом. – Не придавал значения тому, что перевыполняю нормы вдвое и больше. Работяги взмолились, чтобы я не губил им расценки. Пришлось сбавить обороты. Не у всех же такая мотивация. В качестве укрепляющих душу «настроев» читал Дж. Лондона».
Тут необходимо небольшое отступление. Лекальщики – это элита металлистов, изготовители самых сложных, прецизионных изделий типа матриц или эталонов. Их работа – во многих случаях акт творчества, поскольку те задания, которые им поручают, нередко требуют неординарных решений и навыков. Сейчас этих специалистов в значительной мере (но не окончательно) заменили станки с компьютерным управлением и 3D технологии. В механическом цехе Крымского консервного комбината единственным лекальщиком был Жора Мавромати. Способ выполнения им некоторых заданий наши специалисты так и не разгадали. Он работал над ними по вечерам в опустевшей «слесарке». Заработки Жоры значительно превосходили оклады А. М. Сысоевой и Н. С. Селезнева. Пользуясь своим исключительным положением, он сам калькулировал расценки на нестандартные задания, сообщая итоговые цифры нормировщику Швецу. Тому оставалось лишь покорно «обосновывать» расчеты. Кстати, корыстолюбие Жоры, проявлявшееся даже в близком окружении, заметно охлаждало его отношения с коллегами. Он имел репутацию «куркуля» и был единственным из слесарей, кто, уходя с работы, снимал подвижную губку своих тисков и запирал ее в верстаке.
Правда, в деле маскировки способов выполнения отдельных работ Жору превзошел другой «куркуль» – «дед Шапошников», проживавший в 6-м подъезде нашего жилдома. Это был универсальный специалист экстра-класса в области токарного и фрезерного дела, а также ремонта всех видов металлообрабатывающих станков. Мой приятель-токарь Володя Кайнаров, сам работавший в механическом с 1947 года, заглазно называл Шапошникова «николаевским» (царских времен) токарем. Однако, оказалось, упомянутая эпоха оставила на нравственном облике умельца стойкие «родимые пятна капитализма» (заимствовано у К. Маркса) в виде корыстолюбия и использования нечестных
