— Вы совершенно правы, — сказал Шлегель. Я понял (хотя начал догадываться гораздо раньше), что Шлегель работает на какой-то трансатлантический филиал службы безопасности.
— Что это за люди вместе с Толивером? — спросил я. — Они работают здесь официально?
Шлегель и Доулиш хмыкнули с досады, и я догадался, что наступил на больное место.
Доулиш сказал:
— Член парламента может сначала пожурить министра внутренних дел или министра иностранных дел, пошлепать их по задницам, а потом пойти с ними и выпить на брудершафт. А я все буду ждать назначения, которое должен получить еще на прошлой неделе. Толивер отвлек старика этим делом с Ремозивой, и никто моих предостережений даже слушать не захотел.
Чайник вскипел, и Доулиш заварил чай. Когда я работал на него, Доулиш держал в кулаке всех членов парламента. А если кто из них пытался выразить свои амбиции по отношению к спецслужбам, то он после этого не мог продержаться и до следующей ежемесячной конференции. Но, видимо, времена парламентского могущества Доулиша уже прошли.
— Они сказали, что человек, высадившийся на берег, — посланник Ремозивы, — продолжал я.
— А поконкретней?
— Он, возможно, один из лучших друзей Либерэйса, насколько я могу судить. Но я не знаю заместителей и помощников Ремовизы.
— А что из себя представляет этот русский? — спросил Шлегель. Лучи солнца проникли сквозь окно и осветили его спину. В солнечных бликах дым от сигары превратился в огромное серебряное облако, в котором его улыбающаяся физиономия была похожа на неизвестную доселе планету.
— Крепкого телосложения, блондин, коротко подстрижен, очки в металлической оправе. Обменялся несколькими фразами на польском языке с типом, называющим себя Вилером. Но если предположить, с кем мы будем иметь дело, то я бы сказал — с одним из балтийских государств.
— Мне это ничего не говорит, — ответил Доулиш.
— Мне тоже, — добавил Шлегель.
— Вроде бы он меня знает, если верить вашему Мэйсону или Саракену. Кстати, я ему там крепко вмазал. Мне очень жаль, но у меня не было другого выхода.
— Бедняга Мэйсон, — бросил Доулиш, не выразив никаких эмоций. Он посмотрел мне прямо в глаза, но даже не удосужился извиниться за то, что он мне наврал про Мэйсона, будто бы его обвинили в торговле секретными сведениями. Он налил в пять чашек заварку и добавил кипятка, потом протянул по чашке нам со Шлегелем, открыл окно и, подозвав солдат, отдал им оставшиеся чашки.
— Короче говоря, этот человек — посланник Ремовизы, — подвел итог Доулиш. — Ну и что дальше? Они тебе сказали?
— Вы что, думаете, это всерьез? — удивился я.
— Бывают и более странные вещи.
— В такой жалкой компании авантюристов типа той?
— С посторонней помощью — вполне, — ответил Доулиш. Шлегель смотрел на него с нескрываемым интересом.
— Да уж помощник найдется, — раздраженно сказал я. — Они говорили об изменении курса одной ядерной подводной лодки, чтобы она могла забрать его в Баренцевом море. Так что эту постороннюю помощь трудно не заметить.
Доулиш отхлебнул чай, посмотрел на меня и спросил:
— Значит, ты считаешь, что мы должны насесть на Толивера? Судя по всему, тебе не нравится идея послать подлодку к месту встречи?
— Ядерная подлодка стоит кучу денег, — ответил я.
— И ты думаешь, что они ее могут потопить? Ну что же, все может быть. Но они и без этого шанса могут засечь подлодки и потопить их, если уж им так приспичит.
— Арктика — место спокойное, — сказал я.
— Они могут засечь подлодки и в других спокойных местах, — возразил Доулиш.
— А мы можем засечь их подлодки, — запальчиво буркнул Шлегель. — И не стоит об этом забывать.
— Совершенно верно, — примирительно согласился Доулиш. — И в итоге получится то, что называется войной, не правда ли? Нет, они, конечно, не рискнут пойти на такой конфликт, который приведет к войне.
— Вы наладили тесный контакт с адмиралом? — поинтересовался я.
— Толивер. Толивер установил контакт. В составе делегации в Ленинград. Естественно, только после полного согласования операции наверху.
Я кивнул. В это можно поверить. Если все пойдет неудачно, Толивер станет козлом отпущения: они сделают из него отбивную и скормят русским мелкими кусочками.
— Так что ты об этом думаешь? — это был вопрос Шлегеля.
Я вперил в него долгий взгляд, но ничего не ответил. Но потом все же сказал:
— Они говорили так, будто у них уже есть договоренность. С британской подводной лодкой, как они сообщили. Толивер говорил о королевском флоте, будто о чартерной конторе, словно он сам фрахтует корабли, какие захочет.
Доулиш сказал:
— Если мы вмешиваемся в игру, то это будет американская подводная лодка. — Он посмотрел на Шлегеля. — Пока мы не будем совершенно точно знать, кто стоит за Толивером, будет безопаснее использовать американскую подводную лодку.
— Угу, — ответил я. Черт возьми, с чего бы это две большие шишки решили советоваться со мной в принятии решения, да еще такого уровня? Но тут заговорил Шлегель, который словно прочитал мои мысли.
— Совета нам спрашивать не у кого, — сказал он. — Об этом деле и нашей поездке сюда знаю я, ты и еще этот Фоксуэлл, понятно?
— Вот в чем дело! Ну, теперь до меня дошло, — ответил я.
— Мы решим все полюбовно, — бросил Доулиш. — Без приказов, а полюбовно, по-хорошему — по дружбе. Не правда ли, полковник?
— Да, сэр, — ответил Шлегель.
— Отлично, — сказал я. Видимо, их нисколько не волновало, что я могу умереть от потери крови. Им было важнее наговориться о своем деле. Мое предплечье продолжало кровоточить, и я все сильнее прижимал к себе руку, чтобы утихомирить боль. Единственное, что я хотел, — это поскорее увидеть санитара. Я не собирался выходить из игры как раненый герой.
— Да, пожалуй, пора вплотную заняться этим делом, — закончил разговор Доулиш. Он забрал у меня пустую чашку. — О господи, Патрик! Своей кровью ты закапал мне весь ковер.
— Не беспокойтесь, — ответил я, — видите? На этом великолепном узоре из колибри совсем ничего не заметно.
Глава 17
«Нейтральная окружающая обстановка. Она подразумевает нейтральные погодные условия, условия для радиообмена и гидролокации, температуру воды, которые остаются неизменными на протяжении всей военной игры. Такая обстановка не влияет на изменение процента чрезвычайных, происшествий (для ВВС, ВМС и торговых кораблей), на задержки в обеспечении материалами и в радиосвязи, а также на проведение глубинной разведки».
Словарь терминов. «Примечания для участников военных игр». Центр стратегических исследований. Лондон.
Неожиданный перезвон будильника был прерван в самом начале. На минуту воцарилась полная тишина. В темноте выделялись только четыре серых четырехугольника, немного различающихся по форме. По ним тихо шелестел дождь, от ветра дребезжала оконная рама.
Я услышал, как старик Макгрегор натянул свои старые башмаки и закашлялся, спускаясь по скрипящей лестнице. Я оделся. Одежда была влажной и пахла торфяным углем. Даже если плотно закрывать окно и дверь, все равно воздух был таким холодным, что изо рта шел пар, и я кутался во все, что у меня было.
В углу гостиной старый Макгрегор сидел на корточках перед маленькой дверцей печки и колдовал над огнем.
— Растопку, — бросил он через плечо, словно хирург, не отрывая взгляда от своей работы, срочно потребовавший скальпель. — Дай же сухую растопку, она в коробке под раковиной.
Хворост был сухим, или настолько сухим, насколько это возможно на Боннете. Макгрегор взял книгу Агаты Кристи в мягкой обложке, которую я оставил в кресле, и, оторвав от нее несколько страниц, бросил их в огонь. Я еще раньше заметил, что и другие страницы из этой книжки уже были пожертвованы на тот же алтарь. Теперь я, наверное, никогда не узнаю, припрет ли к стенке этого архиепископа мисс Марпл.
Макгрегор увлеченно дул на слабое пламя. Скорей всего алкогольный перегар воодушевил огонек, от чего он загорелся ярче и перекинулся на хворост. На печку Макгрегор поставил чайник.
— Дай-ка посмотреть руку, — сказал он. Это стало своеобразным ритуалом. Он с осторожностью разбинтовал повязку и резко оторвал тампон от раны так, что я даже вскрикнул от боли. — Ну, вот уже и все, — сказал Макгрегор. Он всегда так говорил. — Послушай, все отлично заживет. — Он прочистил рану спиртом и сказал: — Теперь достаточно пластыря. Повязка тебе больше ни к чему.
Чайник начал гудеть.
Он прилепил пластырь и с такой же осторожностью занялся моей небольшой раной в боку. Затем прилепил пластырь и на эту рану, отступил назад и стал любоваться своей работой, пока я ёжился от холода.
— Сейчас чаем согреешься, — сказал он.
