природе с начала XIII века. Именно поэтому Фридрих II специально подчеркивает разницу между venatio, промыслом, и ars venandi, «сбором сведений, с помощью которых люди могут силой или хитростью ловить диких животных для своих надобностей»[343].
Как философия «искусство охоты» делится на теорию и практику. Ее метод — «прозаический, вводный и исполнительный. Исполнительный во многих смыслах: отчасти разделительный, отчасти описательный, отчасти выделяющий сходства и различия, отчасти исследующий причины»[344]. «Книга об искусстве соколиной охоты» — схоластический трактат. Она обладает четкой продуманной структурой, где нет места случайности. Первая книга построена по логическому принципу, следующие — по логико-хронологическому. Средний стиль фридриховской латыни нисколько не умаляет научного достоинства целого. Уже в нескольких приведенных местах видно, что одна и та же мысль, если она особенно важна, может повторяться дважды и трижды внутри одной фразы. Автор как бы разжевывает ее, помогая читателю ее переварить. Разъяснять, раскрывать, разделять свой предмет до мельчайших смысловых единиц, искать причины и следствия явлений, следуя строгим законам логики — все эти особенности фридриховского метода не трудно найти в научной и энциклопедической литературе XIII столетия.
Фридрих II начинает свое исследование природы птиц с разделения: «Аристотель делит всех животных на морских и земных, называя морскими лишь рыб, а под земными подразумевая и летающих, и ходящих, не считая птицей всякое летающее животное. Мы же имеем определенный навык в охоте на птиц и скажем об этом иначе: в птицах преобладают высшие и самые легкие вещества, поэтому они суть наиболее легкие, тонкие, летающие и обитающие в воздухе существа. Мы делим их на водоплавающих, земных и средних; мы дадим примеры их всех, продолжая это разделение на разные роды и виды родов»[345].
Научные амбиции императора выражены в этом пассаже достаточно определенно, и Философ становится на протяжении всей книги излюбленным предметом для критики. Он ошибается, например, определяя хищных птиц по загнутым когтям, потому что такими же обладают некоторые виды галок, крупных ласточек и другие[346]. Описывая перелетных птиц, Фридрих II не соглашается с Аристотелем в том, что в птичьей стае всегда один вожак (dux). По его мнению, журавль оставляет свой пост во время перелета, когда устает и из страха возвращается в общий строй[347].
Чтобы правильно оценить эту критику, следует вспомнить, что эти птицы еще в античное время производили на людей сильное впечатление, особенно во время перелета. Это отразилось и в средневековой литературе. Уже в «Этимологиях» Исидора Севильского, в начале VII века, рассказывается о том, как журавли собираются в огромные стаи, следуя за вожаком, подбадривающим их криком. Когда же его голос становится хриплым, он сменяется[348]. Журавли действительно часто собираются в стаи, не только для перелетов. Церковные писатели толковали эту их особенность как пример идеального общества, чинно следующего за своим вожаком, как монастырская братия за аббатом[349]. Фридрих II тоже описывает стаю в терминологии, понятной феодальному обществу, альфа-самец у него — dux, т. е. «герцог». Поколением позже флорентийский энциклопедист Брунетто Латини назовет его «гонфалоньером», как в его родной Флоренции называли избираемых вершителей правосудия[350]. Средневековый человек, как и античный, привык смотреть на мир животынх символически, и такой настрой не мешал — во всяком случае, не всегда — эмпирической любознательности.
Критика Аристотеля у Фридриха II важна хотя бы потому, что именно рецепция натурфилософии Стагирита в XIII веке стала краеугольным камнем интеллектуальных споров на всех уровнях, отражаясь даже в большой политике. Фридрих II неплохо усвоил зоологию Аристотеля[351]. Его зависимость от этого корпуса лежит, однако, гораздо глубже, чем просто заимствование информации — ее следует искать на уровне описания и анализа эмпирических явлений.
Зоологическое наследие Аристотеля являет собой созданную учениками запись его лекций, которые с трудом можно назвать законченными трактатами. В отличие от других сочинений Стагирита, здесь гораздо большее внимание уделяется конкретным явлениям, подвластным чувственному восприятию, слабее выражено философское абстрагирование. Но и сбор сведений о животном мире, которым руководил Аристотель, был направлен на постижение всего мироздания, «ибо даже в существах, которые не кажутся прекрасными, природа предлагает для изучающего их чудесные радости, если он способен постичь высшие причины, как настоящий философ»[352]. Именно это достоинство De animalibus должен был оценить в 1220-х годах жаждавший энциклопедического знания молодой Фридрих II.
Ему не сложно было заметить также, что птицам посвящено относительно меньше внимания, чем четвероногим, насекомым и обитателям моря: в основном это некоторые наблюдения над анатомией, повадками и характером птиц в книгах III, IV, VI–IX «Истории животных». Это давало поле для самостоятельного исследования, для самоутверждения ученого. Фридрих II применяет аристотелевский взгляд на мир пернатых. Он переходит от общего к частному, следует четкой причинно-следственной логике, уточняет введенные Аристотелем определения, активно использует терминологию. Уже в самой схеме изложения он отходит от традиции бестиариев и энциклопедий, берущих свое начало в поздней Античности, в которых животные описываются по названиям без всякой классификации. Фридрих II описывает птиц не по порядку, но, если можно так выразиться, по проблемам: анатомия, повадки, ареал и т. п. Он расширяет аристотелевский свод информации за счет данных орнитологии.
Фридрих II видел зависимость Аристотеля от информаторов, что, по мнению императора, неприемлемо для научного поиска: «нет веры услышанному», fides enim certa non provenit ex auditu. Эта фраза, звучащая для нас трюизмом, отдавалась в средневековом сознании иначе, потому что она прямо противоречила тому определению, которое апостол Павел дал вере: «Итак вера от слышания, а слышание от слова Божия», ergo fides ex auditu, auditus autem per verbum Christi[353]. Это не значит, что перед нами какой-то триумф рационализма, как иногда трактуют подобные высказывания[354]. Вряд ли император сознательно спорил с апостолом. Эпатировать Римскую курию или клир здесь тоже не было никакой надобности. Но факт остается фактом: в орнитологии Фридриха II нет места мифологии.
Многие животные наделены у Аристотеля частично мифологическими чертами. Фридрих II много раз наблюдал, что весной, после возвращения из Африки, журавли покрыты кровью, ослаблены и легко дают себя поймать даже голыми руками. Это явление производило на него такое сильное впечатление, что он дважды пытается его объяснить на основании разумных доводов и собственных наблюдений (бои между самцами, между родителями и повзрослевшим потомством, усталость от перелета, в результате которой кровь выходит через ноздри)[355]. Аристотель, судя по всему, вполне доверяет распространенной легенде о том, что в долине Нила они нападают на пигмеев[356]. Географические представления Фридриха
