II могли быть столь же «мифологизированы», как у Аристотеля, но в своем научном трактате он хотел использовать лишь самую достоверную, с его точки зрения, информацию. А когда он сам не может дать определенного ответа, как в данном случае, он не стесняется об этом говорить.
Критика авторитетов в книге Фридриха II не самоцель. Но он отвергает расхожие мнения, то, что у Аристотеля обозначалось как hósper légetai, «как говорят». Показателен в этом смысле раздел о гнездовьях в различных климатических зонах. В нем рассказывается, в частности, о белощекой казарке. Это среднего размера дикий гусь, обитающий в Северной Европе. «Существует иной род некрупных гусей разной окраски, белые с одной стороны тела, черные с другой, по кругу. Эти гуси называются белощекими казарками, и мы не знаем, где они селятся. Есть мнение, что они рождаются из сухого дерева. Говорят, в далеких северных землях есть корабельные деревья (сосны? — О. В.), из их гниения рождается червяк, а из червяка — эта птица. Она висит, держась клювом за сухое дерево, пока не сможет летать. Мы долго исследовали, имеет ли это мнение какое-либо отношение к истине, послав туда много наших послов, и приказали привезти эти деревья. На деревьях мы обнаружили нечто подобное раковинам, прикрепившимся к древесине. Они ничем не напоминали птиц. Поэтому мы не поверим этому мнению, пока не получим более веских аргументов. Мнение же это, думаем, связано с тем, что белощекие казарки рождаются в очень отдаленных местах и люди, не знающие, где они селятся, верят в то, что было рассказано»[357].
Белощекая казарка вовсе не была такой экзотикой в средневековой литературе, как можно было бы подумать: легенды и мнения накапливались на протяжении нескольких веков и были одним из выражений рефлексии христианских мыслителей над учением о так называемом самопорождении, унаследованном от Античности[358]. В XIII веке Фридрих II даже не был единственным, кто выражал сомнение по поводу того, что птица может родиться из дерева или червяка. В этом сомневаются Александр Неккам, Петр Испанский. Обсуждался вопрос и в Салерно около 1200 года. Но именно у Фридриха II, как и несколькими годами позже в фундаментальном зоологическом труде Альберта Великого, основой спора становится опыт[359].
Чтобы опровергнуть чье-то мнение, что грифы чуют мертвечину по запаху, поймали птицу, зашили глаза, после чего бросали перед ней мясо, и она его не учуяла. Кроме того, во время опыта установили, что живую дичь зрячий гриф не ест даже если голоден и что голова у него лишена перьев потому, что во время кормления он засовывает ее внутрь жертвы[360]. По жестокости опыт вполне сопоставим с теми, о которых рассказывал Салимбене. Этому, однако, не следует удивляться, если вспомнить, что основным способом приручения любимых императором диких соколов, предлагаемым во второй книге, было зашивание им глаз, а затем постепенное их расшивание. Когда Фридрих II выписывает из Египта «специалистов» по инкубации куриных яиц, он также хочет проверить чье-то мнение о том, что страусы не высиживают яйца. Небезынтересно, что это «мнение» высказано, в том числе, в Ветхом Завете[361].
С принципом наглядности, мне кажется, связан и тот факт, что, подробно рассматривая анатомию птиц, автор интересуется, прежде всего, теми органами, которые видны снаружи, которые можно видеть в движении, и оставляет совсем без внимания внутренние, даже такие важные для жизнедеятельности, как, например, сердце, хотя он помнит, что это источник «природного тепла»[362]. Автор оправдывался краткостью, но не избежал и некоторой односторонности даже в контексте изучения и анализа анатомии в Южной Италии[363]. Именно двигательные органы описаны по собственным наблюдениям, а точность описания суставов и движений может служить свидетельством проводившихся для исследования расчленений, что исключительно важно для истории медицины и естествознания в целом, учитывая, что человеческую анатомию в Салерно изучали и описывали по свинье[364].
По мнению историка анатомии Джозефа Кола, лично Фридриху II принадлежат описания копчиковой железы, грудной клетки и летательных мышц, ромбоидального синуса спинного мозга, отличий в устройстве желудка у хищных и травоядных птиц, отсутствие надгортанника и исчезновение желчного пузыря у некоторых видов, например у голубя[365]. Необычен его интерес к скелету как формирующему элементу тела, это не имеет параллелей в медицинской литературе того времени. Такой интерес он мог почерпнуть как у Аристотеля, так и у Константина Африканского, основателя салернской натурфилософии рубежа XI–XII веков. Император не ссылается на него, но именно из его сочинений заимствовано описание когтей, глаз, ушей, носа, трахеи, утверждение, что мозг есть исходный пункт нервной системы[366].
Не считая нужным цитировать имена, Фридрих II придал трактату структуру, которая местному знатоку подсказывала связь с престижной интеллектуальной средой. Именно эту связь должен был иметь в виду трубадур Аймерик де Пегильян, когда посвятил возвращению императора в Италию в 1220 году стихотворение «Медицина», La metgia. Благородный император прославляется здесь как опытный салернский врач, умеющий отличить добро от зла, лечит каждого согласно его болезни и никогда не просит вознаграждения, а, наоборот, сам дает его. Этот врач, подобно Александру завоевавший себе Империю, должен излечить раны своих друзей, которые найдут в нем совет и добрую защиту[367].
Один пример может продемонстрировать, какие фундаментальные естественнонаучные и философские проблемы стоят в основе фридриховской орнитологии: «Не следует считать, что члены получили свою форму для действий, которые они совершают, — так путаются причина и следствие. Ибо члены первоначальны по природе, затем их свойства, выражающиеся в действиях, точно так же как действие — через объект. Так становится очевидным, что действия вторичны по отношению к членам, ибо они вторичны и по отношению к качествам, вторичным по отношению к членам. Ведь все вторичное по отношению к вторичному еще более вторично по отношению к первичному. Нужно сказать, что наличную в должном месте материю, изначально готовую принять разные формы членов, формирующая способность приспособила к тому, чтобы придать ей формы членов птиц, такие же как у родственных особей. Эти члены получили свои свойства как от материи, которая в состоянии их воспринять, так и от формирующей порождающей способности. Далее, если бы порождающая природа создавала члены для выполняемых ими действий, то она создала бы одну птицу для уничтожения других, например хищника, чтобы он убивал нехищника. Из этого следовало бы, что один вид она создала для уничтожения другого, проявив себя, таким образом, благотворно по отношению к одному и негативно по отношению к другому. Более того, она оказалась бы неблаготворной
