который позволит проводить дальнейшие операции». Гамелен настаивал на том, что главные усилия должны быть направлены именно на производство техники. В ноябре на заседании Высокого военного комитета Фабри повторил свои соображения: «Германия обладает колоссальным военным потенциалом. Мы не можем приносить в жертву арсеналы и мощности по их пополнению и созданию [нового – авт.] вооружения для армии. Важно сохранить возможность продолжать войну». «Да, но что, если мы проиграем первое сражение?», – прокомментировал эти слова в своем дневнике Гамелен[515].
Проблема, впрочем, заключалась не только в том, что гражданские власти не давали военным необходимое вооружение в нужном количестве, как это часто пытались представить задним числом сами генералы. Четкого понимания того, что делать с новым оружием, у армейского командования по-прежнему не складывалось. Гамелен доводил до конца то, что начал Вейган – весной 1935 г. была сформирована первая легкая механизированная дивизия. Оформленные в конце 1935 – начале 1936 гг. заказы на H-35 и SOMUA, машины, обладавшие высокой скоростью и большим радиусом действия, позволили планировать глубокую механизацию кавалерийского соединения, в котором, помимо броневиков и мотоциклов, теперь предполагалось использовать и танки. Гамелен ставил себе в заслугу создание первого механизированного подразделения французской армии: «Для меня это была возможность вернуться к идее “бронетанковых дивизий”, от которой ушли после 1932 г. Мы ждали, пока развитие техники позволит нам сформировать наиболее мощные части подобного типа за счет “танковых соединений”, которые со времени окончания войны мы придавали пехоте и которые использовались для ее “сопровождения”»[516].
Итогом «развития техники» стал вошедший в серию танк B-1 и его модификации, которые, по мнению армейского командования, лучше всего подходили для комплектации самостоятельных бронетанковых сил. Именно этим объяснялось упорное нежелание Гамелена принимать предложение Фабри об увеличении производства артиллерийских систем за счет сокращения задания по выпуску В-1. Их количество в действующей армии, впрочем, оставалось незначительным: к июню на ходу имелось всего 17 машин[517]. Американский военный историк Р. Доути, вероятно, прав, утверждая, что эксперименты по формированию и боевому применению самостоятельных бронетанковых соединений можно было проводить с опорой и на машины других типов, в частности, на «пехотные» танки, современные образцы которых все еще не сошли с конвейера к середине 1936 г., но начали поступать уже к концу года. Однако командование опасалось отбирать танки у пехоты, чьи нужды имели в его глазах ключевое значение[518]. Уставы французской армии по-прежнему подчеркивали вспомогательную функцию танка.
Инструкции по применению танков D, одобренные в июле 1934 г., отмечали, что бронетехника может применяться как для поддержки пехоты, так и в составе механизированных соединений, но оговаривалось, что такое соединение должно действовать лишь на начальном этапе сражения против «слабейшего, застигнутого врасплох или дезорганизованного» противника[519]. Боевые танки, не относившиеся к классу легких, могли использоваться массой, но только в рамках батальонов и в качестве первой волны пехотного наступления, либо должны были бороться против вражеской бронетехники. Эта идея была проверена в ходе маневров с привлечением машин В-1, D-2 и R-35. Учения подтвердили, что танк может успешно применяться лишь при условии тесного взаимодействия с пехотой и, прежде всего, артиллерией, которая должна была подавлять противотанковые позиции противника и обеспечивать танку прикрытие. На заседании Высшего военного совета в апреле 1936 г. Гамелен, вопреки тому, что он писал в мемуарах 10 лет спустя, со скепсисом отзывался о перспективах самостоятельных бронетанковых соединений.
Он отмечал, что ни маневры 1932 г., ни последующие полевые учения не доказали эффективности подобных подразделений. Танковая атака может быть успешной против подготовленной обороны лишь в том случае, если она поддержана мощным огнем артиллерии, который подавит противотанковые средства противника. По словам Гамелена, германские танковые дивизии, формирование которых началось в 1935 г., едва ли подходили для прорыва хорошо укрепленной позиции и годились скорее для действия против ослабленной обороны или для развития наступления. Высший военный совет принял решение о создании второй легкой механизированной дивизии, но речи о пересмотре существующих воззрений на боевое применение танков не шло: они по-прежнему рассматривались как одно из средств ведения «методического сражения», которое не предполагало маневрирования крупными мобильными соединениями[520].
Как указывал Рейно, Генштаб сухопутных сил создавал армию, которая основывалась на взаимодействии моторизованных пехотных частей с легкими механизированными соединениями [521]. Структурно она ничем не отличалась от армий времен Первой мировой войны. Предполагалась лишь ее модернизация за счет внедрения современной техники, но четкого понимания того, как именно она будет применяться, у военных не сформировалось. «Складывалось впечатление, – констатирует французский военный историк А. Дютайи, – что танки производили лишь для того, чтобы производить танки, так как современная армия должна ими обладать»[522]. Идея формирования самостоятельных бронетанковых дивизий продолжала обсуждаться, но опыты по ее реализации откладывались до поступления в распоряжение военных достаточного количества танков.
Проблема взаимодействия сухопутных сил и авиации по-прежнему оставалась предметом дискуссии. Четкого мнения о том, как именно следует его развивать, не было. Даже в нашумевших работах подполковника де Голля вопрос воздушной поддержки мобильных соединений не ставился. Лишь старт строительства Люфтваффе в марте 1935 г. заставил французов задуматься о том, как именно немцы могут применить самолеты на поле боя. Военный министр Морэн изложил свои соображения перед профильной комиссией Палаты депутатов: «Мы можем оказаться целью быстрого прорыва силами бронетанковых и моторизованных соединений, двигающихся через брешь во фронте с невиданной скоростью и выводящих из строя наши мобилизационные центры. В это время может быть применена авиация для блокирования поля боя с целью не допустить ввода наших резервов»[523]. Генерал А. Жорж также считал, что немцы могут применять самолеты массами для непосредственной поддержки сухопутных войск. Речь шла о важном пересмотре прежних воззрений, которые отводили авиации лишь вспомогательную роль, не влиявшую коренным образом на исход сражения. Гамелен сам склонялся к мысли о том, что военно-воздушные силы должны тесно взаимодействовать с сухопутными, а также обеспечивать в их интересах господство в воздухе. Однако в середине 1930-х гг. для реализации этих планов уже существовали серьезные препятствия.
Командование ВВС, успешно обособившееся от Генштаба сухопутных сил, и министерство авиации взяли уверенный курс на строительство авиации как полностью самостоятельного в стратегическом плане рода войск. «План I» реализовывался как независимая программа, вдохновлявшаяся скорее идеями генерала Дуэ, чем перспективой новой войны, которую собирались вести Люфтваффе. Воззрения руководства французской авиации на перспективы развития ВВС нашли отражение в докладах членов советской делегации, прибывшей во Францию для участия в армейских маневрах в сентябре 1935 г. «Воздушный министр генерал Денен[524] – носитель идеи самостоятельной воздушной армии, – отмечал глава делегации командарм А. И. Седякин. – Он склонен признать, что
