Квартира солнечна, тепла и прямо вселяет в душу ощущение какой-то воздушности (если не сочности), какое может возникать при взгляде на натюрморт тропических цветов и сочных апельсинов…
Рита включает воду, моет кружки, размышляя, как и кому (интересно) вид свежих, сочных апельсинов может показаться воздушным.
«Может быть, свежим? А свежесть — это чистый воздух. Воздух — это свобода, невесомость, открытое полету небо» — цепочкой ассоциаций она приходит к выводу о правоте первого впечатления, ставит вымытые кружки на специальную подставку-сушилку, стирает лишнюю влагу с пальцев и, оглядываясь, обводит квартиру новым взглядом. Московская Ольгина «резиденция» ей понравилась с самого начала — и стеклянная стена-окно, огромным глазом глядящая в город, и расположенная над частью комнаты кровать. Всё здесь досконально продумано и в какой-то мере раскрывает характер, индивидуальность хозяйки.
— Но Питер, это нечто иное, — негромко вслух произносит Рита, ныряя в необъяснимые ощущения, собранные и сохраненные в памяти от обеих квартир. Где-то на заднем плане маячит еще пример городочной «однушки», которую так же обставляла Ольга для себя и, значит, заряжала пространство собственным видением.
— Объединяет их ощущение свободы, — вновь задумчиво отмечает молодая женщина. — Вот чем Оля в первую очередь заряжает всё вокруг себя, и оно же свело меня с ума с самой первой нашей встречи.
— А что происходит с нами теперь? — наматывая волосы на палец, Рита проходит по комнате, останавливается напротив зеркала. Наскоро собираясь вчера выезжать из Питера, Ольга советовала не брать вещей — весь ее гардероб может легко перейти в распоряжение Риты. Рита же выбрала «для дома» легкомысленную рубашку-платье и, надев ее на голое тело, чувствовала себя достаточно свободной.
Вчерашний день вообще был страшно противоречив.
— Как и все выходные, как и неделя до них и прошлая суббота, когда мы стартовали в мою новую жизнь.
Из зеркала на Риту смотрит симпатичная молодая женщина с отличной фигурой, воздушной шапкой русых кудрей и странным блеском в темно-зеленых глазах.
«Этот блеск впору прятать под темные очки, а то чего доброго в психушку заметут» — с легким испугом мысленно отмечает Рита и меняет дислокацию.
С некоторых пор она сама себя боится: своих поступков, суждений.
«Меня будто несет неуправляемый поток этой самой свободы, на которую я едва ли не молюсь. Я боюсь, что меня занесет совсем или не туда, откуда невозможно вернуться».
Подумав еще, Рита отрицательно качает головой.
— А я и не хочу возвращаться.
Старая жизнь, пусть и комфортная, размеренная, надежная, как вся королевская рать, больше не для меня.
— В этой новой страшно до щекотки в животе, но в ней я живу, а не существую затертой иллюстрацией на какой-нибудь пыльной странице скучнейшего романа.
— Я живу и поэтому мне больно, радостно, приятно или задумчиво. Мне очень остро! Вот оно верное слово!
А жизнь, она выстроена из противоречий, из противоположностей. Их взаимодействие создает вечное движение. А движение — жизнь!
Рассмеявшись, Рита встревоженной птичкой отвлекается на звук поступившего на смартфон сообщения.
— Мой пример в действии, — тихо вздыхает она, читая имя отправителя. — Никогда не бывает абсолютной тьмы, как и абсолютного света. Мамулечка мне сейчас добавит оттенков.
Вчера Рита плакала в отчаянии, но невидимыми слезами, скрытыми от всех глаз людских.
Сегодня Рита улыбается, но вчерашние скрытые слезы волнуются вокруг нее океаном эмоций и не дают душе покоя.
«Соня в садике. Не хотела утром идти, но потом согласилась, — пишет мама. — Этот сад ей привычен, и не факт, что в Питере ты сможешь найти хотя бы не хуже. Подумай еще раз обо всем серьезно, а потом… еще раз».
— И так до бесконечности, — Рита кладет телефон обратно на стол. — Пока не передумаю вовсе и не оставлю всё как есть. Но это невозможно, мама!
Мысли о дочке вплыли в солнечную квартиру прохладным облаком и угнездились в районе письменного стола. Рита ушла от него в сектор кухни, налила воды в чайник, включила на подогрев.
— Соню я заберу. Мы с ней обживемся в том большом городе, — далеко не так уверенно, как хотелось бы, звучит негромкий Ритин голос в небесной тишине пространства, расположенного на двадцать пятом этаже, а мысли об Ольге и вовсе теперь кажутся бликами на стене.
…Я, Ольга, Соня…
— Как я уже определила суть Ольги — свобода. Поэтому я не могу ждать от нее иных каких-нибудь действий, — боясь сформулировать и произнести «правду», Рита облекает ее в абстрактную форму. Но никогда не озвученные слова все же есть в ее собственном сознании — Ольга предпочитает легкость и независимость в отношениях. Здесь не тот случай, когда эффектно открывается коробочка с кольцом и произносятся классические «в горе и в радости».
— Да и я, если быть до конца честной, не готова пока вновь к семейной упряжке. — Тихо, испуганно признается квартире Рита. — Я хочу сначала стать собой, а не новым прочтением старого, заезженного сюжета. Я не хочу новой кабалы, в которую глупо впадаю, едва Оля появляется рядом.
— Она сейчас идеал для меня, но при этом она человек, — неуверенность в глазах Риты укрепляется твердостью и странной грустью. — Нельзя идеализировать человека. Нельзя создавать себе кумира. Но вот ведь досада — этот кумир каким-то фантастическим способом рождается сам в моем сознании, едва лишь я вижу, слышу, вхожу в ее ауру. Я, как сломанный компас в зоне высочайшей земной аномалии, начисто забываю все свои ориентиры и верчусь глупым, растерянным волчком.
Я больше всего на свете хочу быть с ней, но, похоже, нам нужно держаться подальше друг от друга.
Заварив себе чай, Рита не торопится возвращаться к работе. Она берет свой блокнот, ручку и устраивается у кружки с чаем за столом. Летящим почерком выводит слова — вопросы самой себе, а некоторые из них должны стать вопросами Ольге.
— финансовые отношения;
— личные отношения;
— дурацкий Золотарев… — пока я не отвяжусь от него юридически, — негромко произносит себе Рита, — до личной развязки еще очень далеко будет. Но развод неизбежен, как бы Мишка ни пытался тянуть время и не являться, рано или поздно нас разведут, и я навсегда распрощаюсь с его расчудесной фамилией.
— а еще дом.
Последний пункт меньше всего внушает оптимизм, но Рита упорно нумерует и вписывает его своим творческим, летящим почерком.
— Золотаревы всем кланом из кожи вон полезут, чтобы оставить меня ни с чем, — признает она, еще раз пробегая взглядом по списку.
— Но дом общий. Я оплатила его шестью годами своей бесценной жизни. Все, что у меня есть, это Я и мое Время. Какие бы ханжи чего там ни говорили, а я старалась быть хорошей женой. Считаю, я была отличной, но дохлой. Поэтому, собственно, появилась Джамала.
Прерывая сеанс самооправдалок, Рита поднимает глаза и задумчиво глядит в городскую даль.
Плевать на них всех. Я должна дать Соне жилье, не уступающее в уюте тому Золотаревскому дому, да и сама не хочу жить где придется.
«Интересно сколько денег стоят эти мои призрачные полцарства, сиречь полдома?». Можно поискать в интернете, прикинуть стоимость Городочной недвижимости и условия, при которых она смогла бы продать свой сегмент Золотаревской вотчины.
— Правда я не представляю себе смельчака-покупателя. Хотя, по сути, дело лишь в цене.
