Алеха веселился вместе со всеми. Но про себя который раз подсчитывал убытки. И еще подумывал: нельзя ли коня, обещанного в приданое, в своем дворе оставить. В коммуну дочь отдал. Да теперь еще коня. Коню там много хозяев будет. Отдашь – как в прорву.
Иван Алексеевич предупреждал Федьку:
– Ты, Федор, сильно не налегай на выпивку. Твой друг, партизан, женится, да еще без попа. Не всем это нравится. Как бы кто хулиганства не допустил. Народ ведь разный.
– Не будет хулиганства, – истово заверил Федька, – чуть чего, любому морду набью и на снег выкину.
– Не так бы надо, Федя.
– А я так. По-нашему, по-простому.
Костишна Федоровне на ухо новость поверяла.
– Курица ноне у меня петухом запела. К чему бы это?
Федоровна испуганно перекрестилась.
– Господь с тобой. К худому это. Руби ты эту курицу скорей.
– Несушка она хорошая.
– Руби, руби. Не знаешь, где потеряешь, не знаешь, где найдешь. А так спокойнее.
Завистливо поглядывали девки на Устю: вон какой бравый ей жених достался. Девки рьяно плясали, пронзительно пели частушки, поглядывали на парней.
В избе жарко, весело, угарно. Льется на скатерть спирт, скрипят и вздрагивают под каблуками половицы, желто мигают лампы. Строго смотрят с киота на вероотступников постные лица святых.
Под громкие крики торопливо целуются жених и невеста.
После отъезда Ильина состоялось заседание совета коммуны, на которое пришли все коммунары – мужики. Горячий Венедиктов, узнав о письме, тут же предложил начать дознание и вывести контру на чистую воду, но Никодима успокоили: найдем контру.
Иван Лапин сказал, что Ильин – его старый знакомый и обещал как можно скорее прислать землемера и похлопотать о ссуде.
Мужики оживились: нет худа без добра. Не написала бы сволочь худого письма, не приехал бы Ильин. А теперь знакомец у председателя в самой Чите есть. Жить можно. А без знакомцев да своих людей много ли сделаешь?
Лапин зачитал заявление дьякона Акима, сказал, что грамотные люди коммуне нужны. Мужики опешили. Мыслимое ли дело: дьякон в коммуну просится.
– А отец Михаил не хочет вместе с нами хлеб сеять? – спросил из угла младший брат Темниковых, Митрий.
– Поп такого заявления не напишет, – остановил Митрия Иван. – Да и не примем мы его. Не примем и таких, как Баженов. А здесь подумать надо.
Дьякон сидел, опустив голову, рассматривая носок скомканного валенка.
– Только я хочу сказать, – опять встал Иван, – Аким помог нам составить баланс.
Баланс. Слово-то какое! Мудреное.
– А чего такое баланс?
– Ну, записи. Бумаги наши. Дескать, сколько чего нам надо. Когда и чем можем рассчитаться. В общем, всякое такое.
– А с верой как? – вдруг спросил Никодим, и все поняли, что это и есть главный вопрос, который нужно задать дьякону.
Акима разглядывали десятки любопытных глаз. Дьякона помнят многие чуть ли не с малых лет, а теперь с любопытством разглядывают руки, лицо, синюю рубаху.
– Я так думаю: моя вера коммуне не мешает. И как на духу говорю, сомнения давят меня. Нет во мне твердой веры, ни твердого безверия. Прискорбно сие. А работать буду честно. Могу, – Аким протянул вперед грубые руки.
Мужики курили, думали. Им в коммуне быть – куда ни шло. Дьякон – как ни крути – духовного звания. Но опять же – грамотный. Без грамоты нынче никуда.
– Так какие будут предложения? – спросил Иван.
Платон Катонков, сухопарый мужик, недавно принятый в коммуну, сказал неопределенно:
– Подожди, Иван, подумаем.
Лицо у Платона худое, варначье. Еще в детстве крыса отгрызла ему крыло носа, и обычно новые люди посматривают на него с опаской: не каторжный ли.
Дьякон сидел, потупившись, руки, положенные на колени, вздрагивали.
– Принять, – сказал старый Громов. – И думать тут нечего.
Аким благодарно поднял глаза. Зашумели все враз: принять, принять.
– Я тоже так думаю, – сказал Лапин. – Конечно, при условии, что он не будет учить церковному.
– Можно ли учить тому, в чем сам некрепок? – сурово спросил Аким.
– Не сердись, Аким Яковлевич, – улыбнулся председатель. – Я к тому, чтоб между нами все ясно было.
– Это я понимаю, – согласился дьякон.
После собрания, когда уже по темну все расходились, Платон догнал Лапина.
– Все-таки ладно ли сделали, что приняли дьякона? – Платон старался идти в ногу, но Иван хромал, и идти в ногу не удавалось. – Скажут нам: классового чутья нет.
– Быстро же ты стал политически грамотным, – Иван ответил то ли всерьез, то ли с издевкой. – Вредить нам Аким будет? Камень за пазухой держит?
– Не-е. Аким пакостить не станет. Не такой он.
– Тогда чего же?
– Церковник он.
Так и разошлись они, не поняв друг друга.
Весть о вступлении дьякона в коммуну разнеслась быстро. Казаки посмеивались, но в разговорах с Акимом стали проще, доброжелательнее.
– Винтовку мы тебе, Аким Яковлевич, достанем. Шашку. Настоящий казак будешь.
Но старики и особенно старухи плевались, называли вероотступником.
Федька спрашивал крестную мать:
– Чего ты ругаешь Акима? Другие ж тоже записываются в коммуну.
Но Федоровна свое мнение имела.
– Другие – простые люди. Да и нужда гонит. А тут дьякон в коммуну записался. Тьфу. Конец света.
Больше стояла за молитвой, истовей била поклоны.
Выполнил свое обещание Ильин, прислал землемера. Дружок ведь он Лапину. А старый друг – не нужно новых двух.
Никодим Венедиктов предложил подарить землемеру жеребчика, чтоб тот подобрее к коммуне стал, – мужики поддержали Никодима, – но председатель даже думать об этом запретил. Коммунары только потом уж сообразили: можно землемеру и не подмазывать. Видать, этот самый землемер там, в Чите, под Ильиным ходит, под дружком Лапина.
Иван сказал, что новая власть не любит таких подарков. Наша власть.
Но мужиков не переубедишь: наша-то наша, но начальству тоже ить-пить надо.
– Сухая-то ложка рот дерет.
Землемер нарезал коммуне всю падь за вторым хребтом – земли там добрые, – все ближние елани, наделил выпасом.
Хоть и далеко это от поселка, верст восемнадцать будет, и земли там почти не использовались, многие коммунарам позавидовали. Особенно обозлился Баженов, собиравшийся в тех местах поставить свою заимку. Неизвестно почему, посчитал себя обиженным и Алеха Крюков.
Узнав о хорошем наделе, в коммуну вступили еще три семьи.
VIII
На приобретение инвентаря коммуне выдали ссуду. Северька, вспомнивший мечту председателя о породистом скоте, спросил Филю Зарубина, нельзя ли, дескать, эти деньги на животину истратить.
– Нельзя, однако, паря.
Но через час Филя сам прибежал к Северьке домой. Филя возбужденно улыбался, потирая руки.
– Знаешь, паря, что я придумал, – зашептал он азартно. – Можно скот купить. Только язык за зубами надо держать. Вот что. Чтоб до Читы не дошло, – от возбуждения короткие Филины ноги не могли стоять на месте.
– Машины ведь нужны. Потом отчитываться.
– Есть машины! – выдохнул Филя. – Кое-кто из богатеев убежал, а косилки там, плуги не успел захватить. Даже богомяковская косилка в нашем сарае стоит. Берите это все и купчую оформите. Вроде купили. Вот и на животину деньги останутся.
– Боязно чего-то. Надо, видно, еще кой с кем поговорить. Потом Ивана обхаживать начнем. Он ведь строгий насчет такого.
Никодим Венедиктов, узнав о такой возможности, заявил, что тут и думать нечего. Нужно идти к Ивану и все обсказать.
Иван сдался нелегко. Но ведь, как-никак, о породном скоте он сам первый мысль подал.
Никодим, ездивший в уезд, купил по случаю, на те же деньги, полученные по ссуде, двадцать брезентовых дождевиков. Чуть ли не все мужики ходили теперь на зависть посельщикам в новеньких дождевиках. Посельщики останавливали коммунаров, щупали толстую ткань, вздыхали. Красота-то какая! Ни дождь тебе, ни ветер не страшны. В таком дождевике как у Христа за пазухой. Умирать не надо. Живи.
И сразу же в коммуну принесли заявления чуть ли не десять семей. Свое решение объяснили бесхитростно:
– Вон у вас какая одежда-то, паря.
– Нам нужно, чтоб в коммуну вступали сознательно, – говорил Иван.
– Мы сознательно. Мы это понимаем, – объясняли казаки. – Вон у вас какая одежда. А у нас чего?
Долгожданная весна пришла внезапно. Трубило радостью небо, пенились между сопок ручьи; тягуче кричали стосковавшиеся о зеленой траве коровы, раздували влажные ноздри, дичали жеребцы.
Коммуна готовилась к переезду на новые места. Как только подсохла дорога, первый обоз отправился в путь. Вначале решили отправить только мужиков – пусть хоть землянки выроют, загон для скота загородят.
Но Сергей Громов сказал убедительно:
– Без баб какая работа? Глину месить, варить, за скотом смотреть. Без бабы, что без поганого ведра – в доме не обойтись.
