«Когда Блок писал „Двенадцать“…»
Когда Блок писал «Двенадцать»,Он был зол.Когда Платонов писал «Чевенгур»,Он был зол.Когда Борис Пастернак писалСвой знаменитый роман,Он опять-такиБыл зол.Ненависть!Вот что может создатьГениальное произведение.Ибо, как говорит Булгаков,Мир невозможен без теней.Но ненависть невозможнаБез любви.Ненависть должна быть светлой.Без Иисуса Христа в концеПоэма «Двенадцать» была быБредом.Чтобы описание человеческойТрагедииСтало гениальным произведением,НеобходимБелыйВенчикИз роз.
Август 1977Кривулин
Виктор Кривулин, мудрец и эстет,Ищет в религии смысл бытия.Мёртвый Христос, улыбаясь в ответ,Шепчет: «Да сбудется воля твоя…»
Виктор Кривулин смыкает глаза…Знаков и цифр за окном хоровод.Тройка… семёрка… а вместо туза —Буквочка «г» – сокращённое «год».
Дьявольской меткой отмечен журнал[9].Номер квартиры – могильным крестом.Некий опальный поэт умирал,Кажется, тоже в тридцать седьмом.
Виктор Кривулин рыдает навзрыд:«Боже, помилуй, спаси, помоги!..»Дьявол круги за окном мастерит,Первый… девятый… чертит круги.
Виктор Кривулин, опальный поэт,Ищет в поэзии смысл бытия.Мёртвый Кузмин, улыбаясь в ответ,Шепчет: «Да сбудется воля твоя».
Август 1977«Дано в привычках нам и ощущеньях…»
Дано в привычках нам и ощущеньяхКакое-то незримое родство,Безумное смешенье: волшебствоИ будничность обманутого зренья,
И трижды повторённое одноСвершенье мысли, слова и творенья,И вечное единство повтореньяВ неясных ощущеньях нам дано…
1977«В брошенной деревне…»
В брошенной деревнеНа исходе дняТихо Время дремлет,Греясь у огня.
Гостем Дождь заходитВ опустевший дом.Время о погодеГоворит с Дождём…
В брошенной деревне,Ветхой и больной,Умирает ВремяЗа чужой стеной.
Лишь часы маячатВ тихой темноте.Дождь и Время плачутО чужой беде…
Ноябрь 1977«Над домом поэта всегда – догорающий свет…»
Над домом поэта всегда – догорающий свет.Над словом поэта всегда – ощущение тайны.Налево – знамения света и слов не случайны.Направо – ни дома, ни тайны давно уже нет.
Над телом поэта всегда – современников суд.Над тенью поэта всегда – пересуды потомков.Налево – одно из имён назовут вам негромко;Направо же – в списки десятки других занесут.
Над жизнью поэта всегда – ожиданье конца.Над смертью поэта всегда – дуновение славы.Налево – признанье, портреты, венки…А направо —Презренье невежды и недоуменье слепца.
Ноябрь 1977«Воображенье – суетный удел…»
Воображенье – суетный уделПоэта, музыканта и бродяги.Мы все тоскуем по плащу и шпаге,Нам кажется, что все мы – не у дел.
Воображенье – время, годы, дни…Участники печальной пантомимы,Мы ищем то, что невообразимо…О, Господи, спаси и сохрани!
«Две стрелы…»
Две стрелы.Движение по кругу.Маятник почти что невесом.Месяц май.Двенадцать.Ближе к югуСолнце.Люди, вспомнив о своёмсчастье,поднимаются с постели,одеваются,куда-нибудьтихо направляютсябез цели.Две стрелыуказываютпуть.
«Век мой! Я ли жил…»
Век мой! Я ли жилпод синим солнцем Крыма,взглядом останавливаяоблака?Жизнь моя ни с чемне была сравнима,как изгиб реки,жизнь была легка.
Лёгкою рукойс камешками морякапельки дождя ясобирал в горсти.Руки целовалсмуглолицей Флоре,при дворе дриадбудучи в чести.
Велика ли честь?С черноморской влагойв чаше дня смешавчистое вино,медлил я прочестькнигу Карадага,видя в глубинезолотое дно.
Золотой мой векне имел начала,он не знал границ,но имел конец.Перейдя мосткидревнего причала,минул я твоёустье, Ингулец.
Пантикапей! Здесьсны мои ютились,в письменах твоихна листах дерев.Велика ли честь —явь? – когда нам снилисьзолотых вековстрочки – нараспев.
Где ты, певчих сновдлительная глосса?Что осталось нам?Лишь сердец союз.Подмосковный лес.Память. Знак вопроса.Знак молчанья. Речьполусонных муз.
Музыка! С тобойсвита Аполлона!Сны молчат. Но тыдо сих пор живёшьв нас. И ныне мы,как во время оно,истиной твоейпроверяем ложь.
В водах древних реквремя быстротечно,вечен лишь одинБог. Но если так,золотой наш веквечен, ибо вечнымузыка,стихи,Солнце,Карадаг.
«Читать стихи Марины и совсем…»
Читать стихи Марины и совсемНе думать о постывших наважденьях,Жестокости, о суетных движеньяхЗемных или же Солнечных систем.
Кому-то снится сонО вечности времён;Кому-то виден светЗвезды, которой – нет;Кому-то слышен зовЛитых колоколов,А мне ни звёзд, ни снов не знать —Твои стихи читать.
На очертаньях птиц уснувший взорОстановить, полёта ожидая.В полотна Доменико ГирландайоВходить – как во дворец или в собор.
Кому-то падать ницПред сонмом светлых лиц.Кому-то – мерить бегБыстротекущих рек.Кому-то строить домНа острове пустом,А мне – в твоих полотнах жить,Тебя благодарить.
Искать в картинах или же в словах,В реальном мире действий несомненныхТебя. Быть отражением ЕленыПрекрасной в неотступных зеркалах.
Кому-то снится светБыстротекущих лет,Кому-то строить мостНад сонмом светлых звёзд,Кому-то слышен зовПустынных островов,А мне – твои лишь руки греть,С тобою – умереть.
Декабрь 1977Соло
Я запомнил, как кровьНаполняла ладонь —Это красный огонь,Это красный огонь.
Я не помню, зачем,Я не помню, когдаЯ ушёл от тебя,Я ушёл навсегда.
Я запомнил, что ночьБыла слишком темна,Ночь кошмарного сна,Ночь кровавого сна.
Я не помню ни звёздВ небесах, ни луны,Только свет тишины,Только страх тишины.
Я запомнил в кровиУтопавший восход,Это страшный исход,Это смертный исход.
Мой конец будет прост,Ведь от ног моих мостПерекинут до звёзд,А потом – на погост.
«Сотрите с лиц следы тупого грима…»
Я рос тебе чужим, отверженный народ…
Надсон
Сотрите с лиц следы тупого грима.Пусть вам сердца изранят стрелы слов!Отверженный народ, людьми гонимый,Я бросил вызов тьме твоих врагов.
С огромным, но облитым кровью сердцем,Расстрелянный, сожжённый, но живой,Святой народ, в чьей памяти ОсвенцимИ Бабий Яр – кровавой пеленой.
«О тех, кто верует в Христа…»
О тех, кто верует в ХристаИ поклоняется Иуде,О тех, чья совесть нечиста,Чьи речи – россыпь словоблудий,Кто в меру хвалит и клянётВ других безверие и веру,Кто в меру жрёт и в меру лжётИ распинает – тоже в меру,
О тех, кто верует, что БогПростит любые прегрешенья,Для коих трусость – не порок,Но грех – малейшее сомненье,Чьи речи – мёдом на устах,Поющих Господу Осанну,Сжигавших с Библией в рукахВ огне костра святую Жанну,
О тех, кто лгал и кто молчал,Но Божьему молился Сыну,О тех, кто молча предавалИ Мандельштама, и Марину,И кто, читая их теперь,Помянет Господа при этом,О них, в свой дом открывших дверьЕщё не преданным поэтам,
Молись о них, святой отец,Проси прощения – Иуде,Предавших Господа конецСтрашней иных греховных судеб.Молись о них, святой монах,Погрязших в лести и во блуде,Пусть их простят на небесах,Прощенья на земле – не будет.
«В полночь над Сеной пляшут тени…»
В полночь над Сеной пляшут тени…Время по-прежнему идёт…Сена по-прежнему течёт,Но жизнь Парижу не вернётБылое время…
Где ты теперь, Париж, стоявшийНа одиноком островке?Город, рождённый на реке,Но не потопленный никемИ бед не знавший…
Где ты теперь, Париж Сорбонны,Еретиков и сорванцов,Прямо святым отцам в лицоБросавших крепкое словцоФрансуа Вийона…
Где ты, Париж средневековый,Город соборов и мостов,Узеньких улиц и дворов,Давно разрушенных домов,Париж лиловый…
«Память, упавшая в Лету, не надо забвенья…»
