важного в манфредовской рукописи, при максимально точном копировании всего комплекса маргинальных иллюстраций каждой отдельной страницы. Задача была очень важная и непростая, чуть позже мы увидим, как она решалась французскими мастерами.
Во французской рукописи чуть изменена система артикуляции текста: отсутствует типичное для Италии разделение абзацев чередованием красных и синих значков «С», заглавные буквы не выделены красными чернилами. Однако в ней гораздо больше историзованных и орнаментальных инициалов, которые охватывают часть текста. Эти инициалы, прежде всего историзованные, придавали верной копии южноитальянского оригинала местный колорит, создавали новое отношение между текстом и изображением и, как мы увидим, имели зачастую совершенно определенное идеологическое содержание.
Очень многое о средневековой и ренессансной рукописи может рассказать ее фронтиспис, первый лист. Он представлял собой своего рода ex libris, знак обладателя рукописи, передававший иногда историю и цель ее создания, дарения, подношения переводчиком или миниатюристом, в зависимости от того, кто из причастных к изготовлению рукописи лиц имел больший общественный вес[399].
На лицевой стороне очень плохо сохранившегося первого листа ватиканской рукописи изображены два обращенные лицом друг к другу сокольничих, держащие соколов на специальной охотничьей перчатке (илл. 2). Слева Фридрих II, сидящий на еле различимом сейчас троне. Он показан в одежде благородного человека, но не в императорском облачении. Его голова украшена лавровым венком, что напоминает изображение императора на августалах, выпускавшихся сицилийским монетным двором с 1230-х годов XIII века и скопированных с античных монет. Фридрих II обращается к Манфреду, коленопреклоненному в знак сыновней почтительности. Держа на руке сокола, он внимает наставлениям отца, что имеет прямую связь с текстом пролога, в котором Фридрих II обращается к сыну как адресату, чьи «постоянные просьбы» побудили его приняться за труд. Миниатюра изображает интимный внутрисемейный диалог, лишенный помпезной королевской атрибутики, но отражающий, с одной стороны, близость участников диалога, с другой — профессиональный характер введения и всей книги.
Посмотрим на «экслибрис» французской рукописи (илл. 3). Она начинается с занимающего чуть более страницы предисловия переводчика (li prohemes dou translateur de latin en francois), интересного с точки зрения восприятия в ином культурном контексте столь подчеркнуто светского литературного произведения, каким была «Книга об искусстве соколиной охоты». Чтобы оправдаться перед читателем, он пишет: «Учение мудреца в притчах таково: он учит, что люди должны верить Господу нашему всем сердцем и что они ничего не узнают сами по себе, но во всех своих путях должны мыслить о Боге»[400]. Вписанное в инициал «L» изображение благословляющего Бога согласуется с текстом: обычное чуть ли не для всякой французской рукописи этого времени, оно означало присутствие божественной благодати в книге, передававшейся таким образом и ее обладателю. Позднесредневековые книги об охоте, при всем их сугубо техническом характере, следовали той же логике. Гастон Фебюс, знатный охотник XV века, снабдил свое пособие 36 молитвами[401]. Другое дело, что весь этот благочестивый камуфляж абсолютно чужд Фридриху II.
С помощью обрамляющего текст растительно-животного орнамента это изображение соединяется со сценой, также отсутствующей в манфредовском оригинале: на нижней ветви изображен заказчик перевода, Жан де Дампьер. Через голову чинящего свой стиль писца он ведет явно ученую беседу с клириком-переводчиком. Сеньор изображен с соколом на руке, он одет в темно-синий плащ и белые охотничьи перчатки — такой костюм выделял его социальное достоинство по сравнению с одетым в серую рясу клириком. По бокам в растительные мотивы вписаны гербы Фландрии, которые подчеркивают значение сцены и не оставляют сомнения в том, что изображен именно граф Фландрии.
Среди многочисленных дрольри стоит обратить внимание на обезьянку, сидящую верхом на ветке и сосредоточенную на уринологическом анализе. Это обычная в готической миниатюре пародия на ученость, не агрессивная и не трансгрессивная[402]. Ветви, на которых сидит обезьянка, соединены между собой кольцами, точной копией tornettum, которым сокольничие пользовались для привязывания соколов к жердочкам. Присутствие такого «технического термина» на первой странице книги, пусть на полях, в шутливой форме, объясняется желанием миниатюриста придать ей с самого начала научный характер, настроить владельца и зрителя на серьезный лад. Таким образом, при всей разнице текстов, фронтиспис обеих рукописей несет одинаковую смысловую нагрузку, выразив ее теми средствами, которыми располагали на тот момент национальные школы книжной миниатюры.
Обратимся вновь к ватиканской рукописи. На обороте того же первого листа мы видим слева от текста изображения двух монархов, на этот раз во всем монаршем величии (илл. 4). В верхней части листа изображен Фридрих II, который указывает левой рукой на прикрытого колпачком сокола — этот жест должен был продемонстрировать, насколько хорошо император разбирается в трактуемых им сюжетах, насколько легко ему дается общение с дикой птицей. В нижней части — Манфред, сидящий в том же положении, что отец. Он обращается жестом руки к коленопреклоненным сокольничим. Их одежды сочетают византийские и западные мотивы. Лорос, спускающийся с груди до пола, восходит, через Византию, к трабее римских консулов. Цветок в руке Фридриха II и цветущий скипетр у Манфреда — эти атрибуты, напротив, свидетельствуют, как и общий колорит, о заальпийском влиянии.
Бросается в глаза контраст между «семейной», жанровой сценой диалога на фронтисписе и иератизмом этих изображений. Он, на первый взгляд, не сочетается с общим стилем иллюстративной программы рукописи, живость которой говорит о сильных художественных импульсах, пришедших ко двору Манфреда из Франции. Это не должно нас удивлять. Южноитальянский ценитель был привычен к различным изображениям своих государей[403]. Например, на печатях Фридрих II всегда анфас, на августалах — в профиль и в лавровом венке. Оба образа выражали достоинство светской власти. Монета воспринималась не просто как средство оплаты, но и как напоминание о персоне государя, доступное для всеобщего пользования. Таким образом, изображение в лавровом венке становилось как бы «семейным», «своим» для всякого подданного короны[404]. Для знати, близкой ко двору, с той же мнемонической целью создавались камеи, украшенные изображением императора. Печать же вешалась на официальные документы, ее визуальная функция была несколько иной. Иным было и восприятие ее иконографических и стилистических особенностей.
На соответствующей странице французской рукописи (fol. 1v) положение фигур и стиль совершенно изменены: монархи изображены не фронтально, а в три четверти (илл. 5). Небольшое изображение Фридриха II помещено в инициал «Т» на золотом фоне. Сохранив корону и скипетр, он оказался лишенным трона, лороса, соколов. Он изображен сидящим нога на ногу, как это свойственно французской иконографии данного периода. Он не сверлит зрителя взглядом, а просто жестом руки представляет свою книгу. Седые волосы указывают на его преклонный возраст, с чем контрастирует
