социал-демократии, происходившими за границей, называл их «бурей в стакане». Ильича это раздражало.
— Говорите: «Коба наш товарищ», дескать, большевик, не перемахнет. А что непоследователен, на это закрываете глаза, — делился своими мыслями Ильич летом 1911 года, гуляя по Парижу с другим кавказцем — Серго Орджоникидзе. — Нигилистические шуточки о «буре в стакане воды» выдают незрелость Кобы как марксиста, — заключил Ленин. Затем, смягчая упрек, сказал, что у него сохранились о Сталине самые хорошие воспоминания, и похвалил некоторые из его ранних посланий из Баку, особенно прошлогодние «Письма с Кавказа».
Серго в пору дружбы с Кобой рисует нам картину, из которой явствует, что, хотя Сталин в чем-то ошибался, но Ильич его чтил. Действительно ценил, выделял, но не только за вклад в теорию.
Многие биографы не заметили важнейшей встречи Ленина со Сталиным, произошедшей за пять лет до Кракова. Даже такой основательный автор, как Роберт Такер, пишет: «…Во время коротких поездок на партийные съезды в Стокгольм и Лондон Джугашвили впервые имел возможность познакомиться с жизнью за границей, однако сомнительно, чтобы он провел много времени вне пределов зала заседаний. Шестинедельное пребывание в Кракове и Вене в начале 1913 года — это единственный другой известный выезд Джугашвили за рубеж, предшествовавший поездке в 1943 году в Тегеран…»
Нет, не единственный. Была другая длительная поездка за рубеж. Состоялась она как раз в 1907 году. О ней мы можем прочесть в сталинских сочинениях, томе 13-м. Вот что сообщает нам сам Иосиф Виссарионович, беседуя с Эмилем Людвигом 13 декабря 1931 года:
«Сталин. Когда-то в Германии действительно очень уважали законы. В 1907 году, когда мне пришлось прожить в Берлине 2–3 месяца, мы, русские большевики, нередко смеялись над некоторыми немецкими друзьями по поводу этого уважения к закону. Ходил, например, анекдот о том, что когда берлинский социал-демократический форштанд назначил на определенный день и час какую-то манифестацию, на которую должны были прибыть члены организации со всех пригородов, то группа в 200 человек из одного пригорода, хотя и прибыла своевременно в назначенный час в город, на демонстрацию не попала, так как в течение двух часов стояла на перроне вокзала и не решалась его покинуть: отсутствовал контролер, отбирающий билеты при выходе, и некому было сдать билеты. Рассказывали шутя, что понадобился русский товарищ, который указал немцам простой выход из положения: „выйти с перрона, не сдав билетов“…»
Нельзя не верить Иосифу Виссарионовичу в данном случае, был он 2–3 месяца в Берлине в 1907 году, был, не только в Лондоне на съезде партии. Значит, «шестинедельное пребывание в Кракове и Вене в начале 1913 года» — не единственный длительный выезд «чудесного грузина» за рубеж. Пожил настолько долго в Берлине, что даже «нередко смеялся» над германскими порядками, немецкой пунктуальностью и приверженностью законам.
Почему же комментаторы, сочиняя «Биохронику» за 1907 год, упустили из летописи жизни вождя не два-три дня, а два-три месяца? Ведь беседа товарища Сталина с немецким писателем им была хорошо известна, она печаталась во всех советских газетах.
Другой писатель, французский, Анри Барбюс, встречавшийся с вождем, издал книгу «Сталин», где также сообщается о двух поездках его героя в Берлин.
А замолчали комментаторы этот эпизод из жизни нашего вождя потому, что, упомянув о нем, им следовало рассказать читателям, зачем ездил Коба к Ильичу в 1907 году. Этого они не могли, потому что «чудесный грузин» в глазах мирового общественного мнения официально бы предстал как соучастник тяжкого уголовного преступления.
В Берлине между «соколами» шел разговор об «эксе», грабеже банка. Само обсуждение проблемы не могло длиться особенно долго. Но два-три месяца пришлось побыть в Германии, подальше от России и ее полиции, чтобы выждать время, «залечь на дно», что обычно делают преступники после громких дел. Когда все улеглось, Коба вернулся без шума домой. Этот факт бесстрашно проанализирован другим автором книги «Сталин», который не успел ее дописать до конца, поскольку череп ему проломил ледорубом агент товарища Сталина, за что удостоился без огласки в газетах звания Героя Советского Союза…
Вот анализ Льва Троцкого: «Если Ленин специально приезжал для этого свидания в Берлин, в столицу Германии, то уж во всяком случае не для теоретических „бесед“. Свидание могло произойти либо непосредственно перед, либо, вернее, сейчас же после съезда и, почти, несомненно, посвящено было предстоящей экспроприации, способам доставки денег и пр. Почему переговоры велись в Берлине, а не в Лондоне? Весьма вероятно, что Ленин считал неосторожным встречаться с Ивановичем в Лондоне, на виду у других делегатов и многочисленных царских и иных шпионов, привлеченных съездом… Из Берлина Коба возвращается в Баку, откуда, по словам Барбюса, „снова едет за границу на свидание с Лениным„…Хронология этих свиданий очень многозначительна: одно предшествует экспроприации, другое непосредственно следует за ней. Этим достаточно определяется их цель. Второе свидание было, по всей вероятности, посвящено вопросу: продолжать или прекратить?“»
Иосиф Иремашвили, школьный друг Иосифа Джугашвили, которого в детстве также звали Сосо, издал в 1932 году в Берлине на немецком языке книгу «Сталин и трагедия Грузии», содержащую много ценной информации. Касаясь отношений двух вождей, он писал: «Дружба Кобы-Сталина с Лениным с этого началась», имея в виду под «этим» знаменитый «экс» на Эриванской площади Тифлиса.
По этому поводу Троцкий заметил: «Слово „дружба“ здесь явно не подходит. Дистанция, отделявшая этих двух людей, исключала личную дружбу. Но сближение действительно началось, видимо, с того времени. (Подчеркнуто мною. — Л.К.) Если верно предположение, что Ленин заранее сговаривался с Кобой о проекте экспроприации в Тифлисе, то совершенно естественно, что он должен был проникнуться чувством восторга к тому, кто ее организовал, в ком видел ее организатора. Прочитав телеграмму о захвате добычи без единой жертвы со стороны революционеров, Ленин, вероятно, воскликнул про себя, а, может быть, и сказал Крупской: „Чудесный грузин!“… Увлечение людьми, проявившими решительность или просто удачно проведшими порученную им операцию, свойственно было Ленину в высшей степени до конца его жизни. Особенно он ценил людей действия. На опыте кавказской экспроприации он, видимо, оценил Кобу как человека, способного идти или вести других до конца. Он решил, что „чудесный грузин“ пригодится».
В предыдущей главе мне приходилось писать о дружбе Ленина с Камо, который награбленные деньги передал лично в руки Ильича. Конечно, на такую рискованную операцию в центре Тбилиси большевики без ведома вождя никогда бы не пошли.
Думаю, что Иосиф Иремашвили не очень-то ошибался, утверждая, что дружба Кобы и Ильича с этого началась.
Кровь конвоиров, пролитая на Эриванской площади, замочила и Сталина, и Ленина, на том
