Как бывало всегда, в толпе неизвестно откуда знали многое и не стесняясь толковали о том, что произошло этим утром. Раза два до ушей Сумарокова долетело слово «вольность». Обернувшись, он пытался разглядеть говорившего, но увидел кругом равнодушные, казалось — бесхитростные, лица бедняков петербуржцев.
— Присягать, что ли, бежим, ребята? — спросил, ни к кому особо не обращаясь, человек в рыжем, забрызганном чернилами кафтане.
— С нас присягу попозже спросят, господин подьячий, — ответил ему мастеровой человек в кожаном фартуке. — Сегодня бы посмотреть на новую государыню. Когда-то после ее увидишь…
— Наверное, опять на соль сбросят гривенник с пуда, — деловито сказал пожилой купец, шагавший рядом с Сумароковым. — Покойная императрица Елизавета Петровна на трон вступала — тоже соль дешевле пустили.
— Стало быть, надо пуд соли съесть, чтоб монаршую милость на гривенник почуять, — заметил мастеровой. — Многонько!
Позади Сумарокова разговаривали люди осведомленные — лакей, видать, из богатого дома, и солдат.
— Бывший государь с Екатериной Алексеевной намерен был самое пребеззаконное дело учинить, а именно — заколоть, и к тому генералы Мельгунов и Гудович уже подосланы были, только она не изволила их допустить до себя.
— А в Ораниенбауме церковь нашу, православную, сделал тевтонской, — рассказывал солдат. — И уже с Лизаветой Воронцовой бывший государь по-тевтонски обвенчался, и ей знамена преклоняли.
— Пустое брешешь, — возразил лакей. — Где ж это слыхано — от живой жены с другой повенчаться?
— У нас нельзя, а он по-тевтонски с Лизаветой-то, по-тевтонски, — объяснил солдат. — А сегодня утром, чуть свет, Орлов, какой — не знаю, — их ведь пять братьев, — в Петергофский дворец прикатил, государыню в чужом экипаже увез — и прямо в Измайловский полк. Там всех под присягу — и ко дворцу. По пути у Казанской церкви обедню отслужили. Теперь шабаш Петру Федоровичу, вся гвардия здесь. Не иначе, в поход на него пойдут, если пардону не запросит.
Чем ближе к Невской перспективе, тем больше в толпе прибывало народу и тише становилось ее движение, пока не прекратилось совсем. Сумароков, расталкивая людей, стал пробираться вперед. Его неохотно пропускали, оглядывая нахмуренное лицо с подергивающимся глазом и военный кафтан.
Достигнув передних рядов, Сумароков увидел причину задержки. Вход на поле перед Зимним каменным дворцом, где собрались войска, преграждали полицейские. Они стояли поперек улицы и плетками хлестали тех, кого придвигала, к ним напирающая толпа. Крики побитых и женский плач не заглушал воинский шум гвардейских рядов.
Сумароков рванулся и схватил за руку полицейского.
— Негодяи! Что вы делаете? Кто велел избивать людей? Не позволю! — повелительно закричал он.
— Вы проходите, господин офицер, а народ пущать не велено, — нимало не смутившись, сказал полицейский, отводя руку с плетью за спину.
— Я-то пройду, — отвечал Сумароков, — на мне бригадирский чин, и вас, буянов, усмирю.
За цепью, в кучке офицеров и штатских, Сумароков увидел знакомую фигуру.
— Адам Васильевич! — крикнул он. — Прикажите полицейским чинам не драться хоть в этот радостный день, не мрачите праздник!
Адам Олсуфьев, однокашник Сумарокова по Шляхетному корпусу, поспешил обнять старого товарища и поздравить его с воцарением императрицы Екатерины.
— Будут манифест читать, — сказал он, — пойдем поближе, там и полицмейстера встретим, скажем, чтоб унял хожалых.
Олсуфьев после корпуса был в штатской службе и с недавних пор состоял секретарем государыни. События последних часов придали ему новый вес и значение. Сумароков почувствовал покровительственный тон, но постарался смолчать — обижаться было некогда. Олсуфьев с подробностями описал ему, что произошло, и вместе они вошли в Зимний дворец. Там собрались сенаторы, архиереи из Синода, офицеры гвардейских полков и придворные.
Петербург признал Екатерину Алексеевну императрицей.
2
Переворот произошел настолько неожиданно, что легкость его заставила тревожиться Екатерину. Она достаточно знала своего супруга, отдавала себе отчет в том, что его неразумные поступки открыли ей дорогу к трону, и рассчитывала на поддержку гвардии. Но ведь и бывший государь еще не бессилен! У него есть голштинские войска, перед ним дороги в Кронштадт, в Ригу, наконец, за границу, к прусскому королю Фридриху. Мало ли что можно предпринять законному императору, имея рядом такого советчика, как граф Миних, опытного и храброго интригана…
Надобно было искать Петра Федоровича. И спешить, елико возможно.
Гонцы поскакали в Ригу, в Пруссию, где стоял русский корпус, в Кронштадт скоропостижно поплыл адмирал Талызин. А вечером 28 июня гвардия выступила из ворот столицы и пошла по Петергофской дороге к резиденции бывшего государя, Ораниенбауму. Екатерина в Преображенском мундире старого образца, отмененного было Петром III, верхом, с распущенными волосами ехала впереди полков в обществе молодой княгини Дашковой, тоже в мундире и на коне.
А в это время Петр III с оставшейся у него свитой, — все, кого он раньше отправлял в разведку и с поручениями, обратно не возвращались, — всходил на палубу яхты, чтобы идти в Кронштадт. Но когда яхта, сопровождаемая галерой, пришла на Кронштадтский рейд, из крепости приказали судам отойти, угрожая стрельбой. Адмирал Талызин успел прибыть раньше, гарнизон уже присягнул Екатерине и не пустил в крепость бывшего императора.
Граф Миних предложил плыть к армии, в Померанию.
— Вы примете начальство над войском, — уговаривал он Петра Федоровича, — поведете его, и я ручаюсь, что в шесть недель Петербург и Россия снова будут у ваших ног.
Петр не пожелал рисковать. Суда возвратились в Петергоф. Вице-канцлер Голицын поехал к Екатерине с письмом. Государь соглашался разделить с нею власть и править совместно.
Екатерина не ответила. Голицын остался при ней.
Придворные Петра понимают, что дело его проиграно. Они советуют покориться, — и Петр, изнемогавший от необходимости что-то решать, о чем-то думать и беспокоиться, даже о собственной жизни, покорно своей рукою переписал отречение от престола, быстренько сочиненное Григорием Тепловым;
«В краткое время правительства моего самодержавного российским государством самым делом узнал я тягость и бремя, силам моим несогласное… Объявляю целому свету торжественно, что я… от правительства российским государством на весь век мой отрицаюся».
Отречение было принято. Петра Федоровича доставили в Петергоф, определили в караул к нему шесть офицеров да взвод солдат и не задерживаясь отвезли в Ропшу. Поместьем этим владел раньше князь Федор Ромодановский, он отписал его в приданое за дочерью Екатериной, женой графа Головкина, а после его ареста Елизавета Петровна взяла Ропшу в казну.
Заполучив в свои руки мужа, Екатерина с гвардией возвратилась в Петербург и принялась командовать. Среди множества неотложных дел, озабоченная мыслями о том, как поступить дальше с Петром Федоровичем, она прежде всего подумала о наградах участникам переворота.
Свой заговор Екатерина вела с двух концов. В гвардии старались в ее пользу братья Орловы, люди популярные среди солдат и приятели десяткам офицеров. В кругу вельможном и чиновном действовал Никита Иванович Панин, воспитатель наследника Павла Петровича, умница, первоклассный дипломат, долго прослуживший русским послом в Швеции. Екатерина тонко плела нити, ее партизаны не встречались между собою и поняли, что преследуют общую цель, только после начала событий. Молодая княгиня Дашкова, например, считала себя главным агентом Екатерины и очень обиделась, узнав, что роль ее в перевороте была весьма скромной.
Екатерина не раз прикидывала, как рассчитаться с помощниками, не обижая никого. Список потребовал от нее изрядных трудов, не раз исправлялся и был опубликован не в том виде, как намечалось первоначально, однако менялся он только в частностях.
«Григорий Орлов камергером, александровская кавалерия.
Алексею Орлову майором в Преображенском полку, лента александровская.
Федор Орлов в Семеновском полку поручиком.
Всем троим в Серпуховском уезде село Ильинское с приписными 2929 душами, да пятьдесят тысяч, да российскими графами».
Кирилле Разумовскому, Никите Панину, князю Волконскому — пожизненные пенсии по пяти тысяч рублей.
Дальше именовались офицеры Измайловского, Преображенского полков, Конной гвардии, а за ними актеры Федор и Григорий Волковы. Им — российское дворянство, каждому триста душ и по десять тысяч рублей.
Екатерина вспомнила о Сумарокове, но в список его не внесла. Он хоть и сочувствовал ей, да к трудам привлечен не был по причине вздорного и неосновательного характера, а потому награды не заслужил. Что-нибудь для него сделать надо, однако еще успеется.
