перед их справедливостью.
— Посмотрим! — воскликнул Остен-Сакен, выходя из парламента.
Он, как и Сибирцев, интересовался Востоком и восточными языками. Назвал несколько лондонских ученых с которыми Алексею полезно встретиться, но предупредил, чего от них нельзя ждать.
— Это не наши православные отцы, живущие по долгу в Пекине среди китайцев как среди своих. — Барон намерен со временем отправиться с посольством в Китай.
Сибирцев уходил с чувством жалости к Энн, которая, как теперь ему казалось, желала бы вырваться из окружающего его чада курения ядов, от лицемерия священных проповедей, прочь от войн и преступлений всех видов, и найти для себя верную дорогу. Она там с ранних лет не сдавалась, билась как рыба о лед, спасая и воспитывая десяток-другой китайских детей для будущего Китая, но она не в силах дать им это будущее. Ее, может быть, тайно тянуло прочь из своего одиночества…
В вечерних газетах напечатано, что палата вынесла вотум недоверия правительству. На другой день в «Таймс» сообщение, что Пальмерстон распускает палату общин, все подано в таком тоне, что премьер наказывает парламент за строптивость. Предстоят новые выборы. Вся Англия зашумит и забушует.
По такому случаю нельзя было не заехать к Никки-Трикки, как прозвали Эванса. И к Наташе, московской леди Эванс. Да были и дела. И советы не вредны. Ум хорошо, а два лучше.
Глава 14
ЛОНДОНСКОЕ ЗАРЯДЬЕ
…при Ватерлоо они стояли как раз друг против друга и обменялись, вероятно, не одной пулей…
Проспер Мериме. «Коломба»
На стенах, и на каменном полу в прихожей, и на диванах развешаны, разбросаны цилиндры, шляпы, трости, зонтики, непромокаемые плащи. Дорогие вещи, такие же, как выставленные в витринах магазинов, тут пренебрежены, брошены как попало, и в этом шик.
На столе множество бутылок и разных блюд из рыбы и мяса, крупные свежие фрукты, всякая всячина грудами, бери кому что нравится.
Большинство участников попойки молоды, но в бороде и усах, для солидности. У некоторых из заросли волос выглядывают мальчишечьи глазенки рисковых тигрят коммерции. Go-go boys! Ходовые ребята!
Толстолобый купец из Сити, с бриллиантовой брошью на шарфе в горошек и с изумрудами на медных пряжках башмаков, поклонился Алексею низко, касаясь рукой пола, приговаривая по-русски: «Прости пожалуй… хлеб соль… прости пожалуй».
Колька Эванс, видно подстроивший эту сцену, хохотал, валясь на диван, и задирал в воздух ноги в клетчатых брюках со штрипками за каблуками остроносых штиблет.
— Мистер Мортон и сыновья! — вскакивая и превращаясь в делового человека, пояснил он, решительным жестом показывая на толстого джентельмена.
В откупленной на сегодня таверне, на попойку к молодому Эвансу, собрались диккенсовские типы. Англичане считают, что сейчас у них эпоха двух великих: королевы Виктории и Диккенса, популярного в народе. Но Виктория никак не сладит с Пальмерстоном, которого слушается нация, а Диккенс — с пороками общества.
Диккенсовские типы в жизни все же куда приличней, чем в книгах. Великий романист характеристики ради придает им разные безобразия во внешности и в нравственном облике. Кроме Пиквика, конечно, и его милых друзей.
Сибирцев за столом, приглядевшись, подумал, что здесь не просто торгаши, есть и дворяне разных степеней, в чем он плохо разбирался. Неприлично спросить, как японца: «Вы дворянин?» Или: «А что означает ваша степень дворянства? Выше баронета?» У них многие и в коммерции и во дворянстве, или не во дворянстве, а на подходах к нему, все кичатся друг перед другом положением и знатностью и сами это высмеивают судя не только по книгам и карикатурам. Собрались степенные, опрятно одетые молодые люди. Лишь некоторые постарше. Престиж «русских попоек» Николая Эванса поддерживался приглашением русского гостя, про которого тут уже насказано.
Напротив Алексея, на свободное место за столом, где лежала карточка на тарелке, уселся, встреченный возгласами и поднятыми бокалами, молодой человек среднего роста с нежным и добрым лицом. В маленьких русых усах, как с пушком над бледными губами, чисто выбритыми щеками, со светлой головой, он казался безбородым, как отрок, списанный с иконы.
Небольшие глаза его сохраняли все время выражение боли; он как бы чувствовал себя виноватым, или его что-то мучило, и он со смиренным выражением лица терпел, вызывая симпатию у Алексея. Он словно молчаливо просил прощения за свое присутствие у шумной компании, принявшей его весьма почтительно. Все обращались к нему любезно и заискивающе, ухаживали и старались услужить, и даже богатый купец в бриллиантах разок-другой потянулся подлить ему в бокал.
Кто он? Может быть, выскочка? Или… У них ведь и герцога можно встретить там, где не ждешь.
Его глаза где-то блуждали, хотя он успевал за каждым понаблюдать. Он пил в меру, но пил еще, бледнея и становясь все более похожим на святого страстотерпца. По мере того как он пьянел, окружающие становились все более внимательны к нему. Он казался слишком светел и чист, не только глазами и цветом кожи, но и веявшей от него чистотой души и таившейся в нем болью, и не подходил к этой шумной компании преуспевающих дельцов.
Эванс подошел к Алексею, показывая, что делает честь своему приятелю, «старому мальчику». Он замечал обоюдную непростоту во взглядах Сибирцева и его визави.
— Я бы желал вам, господа, познакомиться и подружиться, так принято у нас, у русских. Что хотят, о том прямо и заявляют, как в парламенте. Прямо по-саксонски.
Эванс перевел взгляд с одного на другого и обратно, как бы стараясь этим сблизить обоих.
— Вы сражались в Крыму друг против друга…
«Горазд врать мой Коля, — подумал Алексей. — Впрочем, назвался груздем — полезай в кузов, мотай, Леша, себе на ус».
Молодые люди поднялись и назвали себя. Эванс перешел на русский, сказал, что это известный Чарлз Гордон, инженер-лейтенант, под Севастополем у него чесались руки, перешел в строй, командовал в боях, бывал в рукопашных и в разведке, в стычках с казаками, показал большую смелость, прославлен и не раз награжден. Но отказался командовать конным войском, сформированным из татар и турок, объяснив, что не желает иметь с ними дела.
— Вы поляк? — спросил Гордон.
— Я сказал вам, что он русский, — резко ответил Николай.
Гордон встал, потянулся через стол с кушаньями и сильно пожал руку Алексея, словно хотел вырвать ее из плеча.
— Очень рад! Я знаю поляков. «Для поляка две параллельные прямые кажутся лабиринтом», это сказал герцог Веллингтон. У нас в Портсмуте и Саутгемптоне живут и перебиваются триста поляков, ожидая, когда Пам пошлет их поднимать восстание против царя.
