После смерти матери Нерон, как говорят, обследовал ее труп, комментируя между бокалами вина формы ее тела и гася напитком сухость в горле. Затем он приказал ее кремировать. Агриппину сожгли, уложив на кушетке для пиршеств, церемония была скромной, пеплу не предоставили личной могилы. Уехав в Неаполь, Нерон быстро оправдал себя за смерть матери, отправив в Сенат письмо о том, что убитая Агриппина замышляла против него, а также напоминающее о ее частых попытках узурпировать традиционно мужскую власть. Сенат ответил в примирительном тоне, заявив, что ежегодные игры будут проводиться совместно с праздником богини Минервы особо в честь сорванного замысла против жизни императора. День рождения Агриппины, ранее включавшийся в календарь как праздничный день, был переквалифицирован в день дурного предзнаменования.[482]
Тем не менее дерзкие стихи, нацарапанные тогда же на городских стенах, демонстрировали, что не все верят оправданиям императора. В первом из приведенных ниже примеров имя Нерона рифмуется с именами двух персонажей греческой мифологии, которые совершили матереубийство; во втором количество букв, которые составляют имя Нерона в греческом языке, равно числу букв во фразе, которая описывает его преступление:
Алкмеон, Орест и Нерон братьями были,Почему? Потому что все они матерей убили.
Попробуй сосчитать числоБуквами имени «Нерон» знаковомИ в слове, означающем «убивший свою мать»Найдешь их количество одинаковым.[483]
Когда эта злая сатира широко ходила по городу, циркулировали также настойчивые слухи, что Нерон мучается чувством вины. Его нервное напряжение из-за масштабов его преступления было таково, что он даже убедил себя, будто дух матери вернулся, чтобы преследовать его.[484]
Этот образ, очевидно, характеризовал общее представление и отразился в трагической пьесе «Октавия» о предопределенной судьбе, поставленной через три года после смерти Агриппины, в 62 году. В третьем акте пьесы мелодраматически появляется дух Агриппины, он признается аудитории в собственных совершенных преступлениях, сожалеет о своей разбитой судьбе и предсказывает страшный конец для Нерона и Поппеи:
«…Наступит день и время, когда тебе придется заплатить за свои преступления, и ты окажешься среди врагов, одинокий и покинутый. О, как низко рухнули мои труды и молитвы!.. Я хотела бы, чтобы прежде, чем я произвела тебя на свет крошечным младенцем и вскормила тебя, дикие звери разорвали бы тебя в чреве моем!.. Неужели мне судьба сгинуть в Тартаре — мне, которая омрачила свой род как мачеха, жена и мать?»[485]
До недавнего времени подозревали, что «Октавия» принадлежит перу самого доверенного, но позднее разочаровавшегося в Нероне помощника и советника — Сенеки, который появляется в пьесе как действующее лицо и поклонение которому среди поэтов и драматургов средневековой Европы, особенно в эпоху Ренессанса, сделало Октавию особенно популярной в это время, вдохновив Монтеверди на создание оперы «Коронация Поппеи» (1642). Ныне считается, что Сенека, который был замешан в неудачном покушении на Нерона в 65 году и в результате совершил самоубийство за три года до окончания его правления, все же не был ее автором. Но кто бы ни написал пьесу, он ухватил важную нить настроения при дворе в недели и месяцы, последовавшие за убийством Агриппины. Во время своего монолога в четвертом акте пьесы Агриппина, явившаяся в виде леденящего кровь призрака, наблюдает за действиями своего сына после своей смерти.
«[Он] выбросил все статуи и надписи, которые сохраняли память обо мне по всему миру, — миру, которому, к моему собственному несчастью, дала мальчика правителя моя родившаяся под несчастливой судьбой любовь».[486]
Археологические свидетельства недавних лет подтверждают содержащуюся в пьесе информацию о том, что после смерти Агриппины было проведено уничтожение ее изображений, как это ранее сделали с Ливиллой и Мессалиной. В 1990-е годы раскопки области между аркой Константина и Колоссом открыли остатки монумента, который однажды был статуей матери императора вместе с другими членами ее семьи. Остались признаки, что вскоре после смерти Агриппины ее статуя была снята с места рядом с Клавдием на цоколе, а другие фигуры передвинуты, чтобы скрыть ее отсутствие.[487]
Однако в то время никаких надежных портретов опозоренной Мессалины с древних времен так и не идентифицировано, скульптуры Агриппины сохранились в значительном количестве, несмотря на все запреты Нерона. Посвященные ей надписи тоже остались не срезанными, и хотя сохранившееся скульптурное наследие не может сравниться с числом скульптур Ливии, по крайней мере тридцать пять изображений Агриппины смогли просочиться сквозь бутылочное горлышко истории. Они показывают ее на различных стадиях жизни: как первая сестра, как жена и затем как мать следующих римских императоров.[488]
Одно из самых последних открытий было совершено в 1994 году, когда ученые из «Ню Карлсберг Глюптотек» в Копенгагене установили, что голова Агриппины из темно-зеленого базальта, приобретенная одним литовским музеем в конце XIX века, принадлежит доселе анонимному женскому торсу из запасников Капитолийского музея в Риме. Сам торс был найден во время строительства военного госпиталя в 1885 году — он был расколот на крупные куски и использован в качестве строительного материала в фундаменте. Вероятно, это случилось в Средние века, когда многие классические скульптуры были разбиты или переплавлены.[489]
Как и у других имперских женщин до нее, история жизни Агриппины состоит из отдельных фрагментов. После античности она не привлекла к себе такого же внимания писателей и художников, ищущих возбуждающего сексуального очарования в стиле Пигмалиона, как Мессалина или Поппея, но сочувствие, которое она вызывала, было таким же длительным. Как историческая миниатюра, отражающая влиятельную женщину и властную мать, она почти не имеет себе равных. В таком образе она все чаще и чаще стала появляться в более поздней культуре — в таких работах, как, например, четырехчасовая опера Генделя «Агриппина», впервые поставленная 26 ноября 1709 года по либретто дипломата и кардинала Винченцо Гримани.[490]
Переработанный портрет Агриппины Генделя и Гримани как хитрой, но комической фигуры, которая признается в своих грехах, но оправдывается тем, что совершала их во имя Рима, нельзя рассматривать как попытку ее реабилитации. Но ее воплощение в виде призрака, полного раскаяния и даже жалости к себе в анонимно написанной «Октавии», совместно с тем фактом, что ее скульптуры устанавливались на общественных зданиях при более поздних императорах, таких как Траян, предполагает, что подданные вспоминали Агриппину как минимум с некоторой степенью уважения и сочувствия.[491] Даже Тацит признает это. Он сообщает, что после ее отвратительного убийства домочадцы собрались вместе, чтобы поставить ей возле Баули памятник с видом на залив. Некоторые на самом деле оплакивали Агриппину.[492] Это мнение озвучено в яростном комментарии одного из творцов Французской революции Максимилиана Робеспьера по поводу глупой стратегии обвинения, проводимой журналистом Жаком Эбером на суде над французской королевой Марией-Антуанеттой. Когда ложное заявление Эбера, что королева совершала инцест со своим сыном, было успешно опровергнуто, Робеспьер едко высказался: «Этот тупица Эбер! Будто бы недостаточно того, что она настоящая Мессалина, — он хочет сделать ее еще и Агриппиной, обеспечив ей триумф, возбудив симпатию публики в ее последние мгновения»[493]
Есть еще одна последняя причина того, что память об Агриппине надолго продлилась после ее смерти: это загадка о женщине, попытавшейся оставить после себя нечто более осязаемое и личное, чем слухи или скульптуры. Она написала и опубликовала мемуары — достижение, теперь ожидаемое от современных первых леди почти как обязанность, но нам неизвестна ни одна другая римская женщина, которая повторила бы ее. О существовании этих записок свидетельствуют Плиний Старший и Тацит, авторы I и II веков соответственно, каждый из которых представляет работу Агриппины как один из источников своего исследования.[494]
Время написания мемуаров и оригинальное их содержание неизвестно — хотя Тацит описывает, что мемуары имели форму commentarii, фактически прозаического описательного жанра, который возник в период Республики и использовался исключительно мужчинами для оформления рассказов об их политической карьере. Мужчины клана Юлиев-Клавдиев, предки Агриппины, Август, Тиберий и Клавдий — все оставляли такие записки. Так как Тацит говорит нам, что он использовал мемуары Агриппины для изложения разногласий между ее матерью и Тиберием по поводу желания старшей Агриппины повторно выйти замуж, можно предполагать, что они были скорее перечислением сплетен, нежели неким родом облагороженных commentarii, ожидаемых от карьерного политика.
