class="v">Если есть смерть,
Как должно быть «да»,
Если есть «нет».
Ты нужна мне,
Как последний вдох,
Как ещё глоток
Воздуха тому,
Кто подвёл итог,
В свой смертный срок,
В смертном дыму.
Ты нужна мне,
Как змее молоко,
Как калеке яд,
Как листку глоток сока,
Живи рядом,
Живи далеко,
Живи хорошо,
Живи плохо.
Только живи…
«Не хотел я быть перед веком ответчиком…»
Не хотел я быть перед веком ответчиком,
косноязычие на устах, как печать,
да приходится мне говорить с Отечеством
с той поры, как умные стали молчать.
Не дошли молитвы. Не докричаться. Не
достучаться ни до сердца, ни до печени.
Псы дворовые выкормились на волчатине,
подсвинки трёхпудовые – на человечине.
Рощицы наивные заборами вызверились,
ощерилось решёткой милое окно,
скомкана жизнь, как в сортире – выдранный лист,
а юродивому вопить надо всё равно…
«…И тогда-то…»
…И тогда-то,
из больничной палаты
выйдя в солнце и снег,
в небесах шум и смех
я услышал и понял тогда-то
то, что ясно для всех:
люди стали крылаты!
Там вон женщина с мужем,
улыбаясь, следят
за смешным, неуклюжим
лётом их аистят.
Смотрит радостно мальчик,
как, затмив небосклон,
упорхает от мачех
квадрильон Сандрильон!
Вот и пара влюблённых
стала в небе на миг,
всё ещё разделённых,
непривычных, иных.
И парят без усилья
над ближайшим леском,
чисто-белые крылья
сопрягая тайком…
Ночь потом опустилась,
шум небесный утих…
Снизойдёт ли, как милость,
шелест крыльев твоих?
Долетишь ли, родная,
ты ко мне среди мглы?
Я ведь крыльев не знаю,
как они – тяжелы?
Или где-то в России,
где стемнело давно,
бьёшься в ставни чужие,
перепутав окно?
Или плачешь в метели,
и ничем не помочь?
…Только льдинки хрустели
в предвесеннюю ночь.
Вот уже и светает,
солнце бьёт по снегам,
в небесах нарастает
торжествующий гам.
Что за пёрышко круто
ниспадает к руке —
так изогнуто, будто
завиток на виске?
От небесного пыла
как оно горячо…
Ты меня не забыла,
не забыла ещё?
Я пером прикасаюсь
к онемевшим губам —
не стыдись, признаваясь,
как ты счастлива там.
И не бойся прощаться,
и не прячь торжество —
я ведь жил ради счастья
твоего, твоего.
Как я рад, что крылатость
ты смогла обрести!
Ты лети, моя радость,
ты лети, ты лети…
«Мне подарили так жестоко…»
Мне подарили так жестоко
и тьму земли, и свет небес,
и хирургический разрез
от Бреста до Владивостока.
Как будто располосовали
на день и ночь, на жар и лёд
меня, и всё произойдёт
от происшедшего вначале.
Как бы железная дорога
припала шпалами к лицу
и гром над головой, к концу —
от Бреста до Владивостока…
«Оземь яблоки бьют…»
Оземь яблоки бьют,
и не спится мне —
То беременные деревца
Полусонно стучат копытцами,
Порываясь уйти в леса.
Оземь яблоки бьют,
и ни ласкою,
И ни силой не сдержишь сад —
Пусть калитки замками лязгают,
За калитками – звездопад.
Оземь яблоки бьют —
в полной темени
Гулко катится звук глухой…
Это голос смутного времени,
Голос ясности, что с тобой.
Оземь яблоки бьют,
означающе,
Что под небом моей страны
Навсегда моя юность кончается,
Начинаются страдные дни.
Что ж, прощай, молодое прошлое —
Крепок посох, звезда остра,
Начинается непреложное.
Оземь яблоки бьют.
Пора.
Из Рима в Скифию
Константину Шестакову
Не возвращайся из ссылки, Овидий! Ну что ты с обидой
пишешь мне письма? Здесь нет восхитительных мидий
Понта Эвксинского, и не сыскать винограда
слаще, чем тот, что растет на горе Митридата.
Помнишь ли, сколько малины внепланово нам выдавала
под Сортавалой, бывало, деляночка лесоповала?
Где б ты ещё пешедрала дошел до Байкала,
или с конвоем вкусил Иссык-Куля и выслушал речь аксакала?
Рим обдряхлел. Даже львы в наших цирках, и те облысели,
наши гетеры с похмелья страшнее, чем смерть, так что не до веселья,
а пред тобой ледяная Пальмира и даже полмира
там, за колючей спиралью Бруно, за шершавой спиной конвоира!
Боги, поверь мне, Овидий, решают, что именно смертному надо,
ты бы сблевал, как и я, сидя в зрительской ложе сената,
слушая, как генералы свой грязный триумф завершают опалой,
заворовавшись в Испании, Ливии, Галлии. В Азии – стыдно же! – в Малой…
Публий Овидий Назон! Счастлив ты: не метафоры – метаморфозы
Скифии суть. Из концлагерной топки в морозы,
или из камеры тесной в бескрайнюю тундру впадая,
и обладая пространством на тысячи вёрст от Валдая,
ты сознаёшь свою жизнь преходящей, но все же нетленной,
за Ойкуменой, за бледной Селеной, цепляясь за обод Вселенной!
Евгений Туренко
(1950–2014)
Стихотворения
Туренко
