Перед моим уходом состоялось наше объяснение-признание.
Начал Тимофей Игнатьевич.
– Служить-то мы будем с тобой, Тамара, в одном ведомстве, но в разных подразделениях, – своеобразное предложение руки и сердца. – В нашей системе не положено супругам служить вместе.
Переход на «ты» прошел у нас так естественно, что я даже не заметила этого.
– Как же это понимать? Ты что, предложение мне сделал?
– Прости, дорогая. Не горазд я на долгие и лирические признания. Люблю я тебя. Не видишь, что ли?
– Меня не спросил, – для порядка ответила я.
– Еще раз прости. Неужто не люб я тебе совсем? Да, я по твоим меркам старик. Десять лет – это срок. Но, если говорить начистоту, то это я должен страшиться. Через десять лет ты будешь в самом соку.
– Хочешь, чтобы я ушла?
– Лягу на порог, и буду орать благим матом.
Закончилось наше объяснение долгим первым поцелуем. Так я не целовалась никогда.
Шестой и седьмой дни я провела в хлопотах. Тимофей Игнатьевич исписал лист. Почерк у полковника четкий. Почти каллиграфический. Так что можете представить, сколько пунктов уместилось на этом листе размером А4. Вот и моталась по магазинам. Из магазина мужской одежды в женский. Из обувного в хозяйственный. И так далее.
В понедельник я явилась в отдел кадров за предписанием с сизыми кругами под глазами.
– Вы больны? – спросила меня молоденькая младший лейтенант. – Может быть, доложить по команде?
– Я здорова, как никогда, товарищ младший лейтенант. Занимайтесь своими делами, а медикам оставьте заботу о нашем здоровье.
– Слушаюсь, товарищ капитан, – елей на душу. Мне двадцать четыре, а я уже капитан. Учтите, что в органах звания присваивают не так, как в авиации. Да к тому же я все-таки женщина.
Через две недели мы с Тимофеем Игнатьевичем подали заявление в загс.
– Я походатайствовал о переводе тебя на заочное обучение.
– Ты теперь все за меня будешь решать? – он понял.
– Поспешил. Не согласовал с тобой. Виноват. Впредь всякие решения будем принимать сообща.
Долго сказка сказывается…
Новый, 1978 год мы встречали втроем. Сына я назвала Вениамином. Тимофей не возражал: «Своего отца я практически не помню. Твой же уже профессор».
Как упоительны стали дни и ночи…
Моя карьера в органах внутренних дел на этот момент закончилась. Поживем – увидим.
* * *
Что же и мы будем жить. Может быть, и встретимся с Тамарой Вениаминовной еще раз.
Как упоительны были ночи
Глава первая
Холодно, черт возьми. Забыла закрыть форточку. Где мой Барсик? Ору, что есть мочи, а он не выходит. Подох, что ли? Замерз. Тут и он, зараза, выползает из-под кровати. Голодный бедняга. А у меня в холодильнике мышь повесилась. Был бы на месте Барсика человек, плюнула да и растерла. Ему же надо, кровь из носу, жрачку раздобыть.
Вышла – и как будто нырнула в холодную воду. Мороз и влажность почти сто процентов. Ноздри липнут, под юбку дует. А всего-то час назад под этой юбкой было мокро, но тепло. В гастрономе пусто. Ни народу, ни продуктов. В отделе «Мясо, птица» стоит пьяный Вася. Мясник. Пьяный и сытый. Сука.
– Вася, ты же подлец. Сам нажрался, а мой Барсик пусть подохнет от голода?
– Осади. Кому-кому, а твоему коту костей дам, – рожу скривил. Это у него улыбка такая. Резанули ему ножичком как-то в пивном баре. Вот и улыбка, что гримаса. – Ну ты, Тома, и даешь!
Ушел падла. Ничего, я ему бейца-то поотрываю потом. Лишь бы Барсика покормить. Вышел гад. Несет большой пакет. Килограмма на два. Прикинула.
– Держи. Платить будешь натурой.
– А ху-ху не ха-ха тебе, вошь туберкулезная? – Вася год лечился в стационаре. И как только таких в торговлю берут? Базлают, что мамаша евонная в райисполкоме работает. Все суки продажные. Сумками тащат продукты в дом. Есть же. Есть, а нам фиг. Ну-у-у?
Да и мы не голодаем. Это мне западло хозяйством заниматься. Попробуйте восемь, а то и больше часов только одно и знать – голые задницы мужиков или их исколотые руки. По двадцать инъекций за смену. Капельниц тоже до фига. Бывает, весь день ни крошки во рту. Домой придешь – и в койку. Мама с папой дали здоровье, потому такое паскудство выдерживаю.
– Барсик, Барсик, – вылезает. Не спешит. Ух! Котяра. Он до сих пор не может мне простить, что я его кастрировала.
На кухне развернула пакет. Ах, Васька, Васька! Пьяница, бабник, но душа добрая. Кость в пакете тоже была. На мясе. Подбедерок килограмма на два.
Барсик хрипит. Даже не урчит. Я перевариваю молча. Я же все-таки человек. В квартире потеплело. Молодцы эти коммунальщики. Хорошо топят. С мясом в мой живот попала не одна жаренка. Она плавает в водном растворе спирта. Курю я, это плохо, много. Сколько я видала этих доходяг! Рак легких. Так и мерещатся их серо-зеленые лица. Курю папиросы «Беломор». Моя товарка Надька говорит: «Ты, Тамара, как мужик. Куришь эти вонючие папиросы».
Дура она. Посмотрела б на себя. Вобла вяленая. Ни титек, ни попы. Ноги, как спички. Наш ординатор как-то сказал о ней при мне: «Деру и плачу. От жалости».
Засну и увижу во сне его. Высокого, широкоплечего. Голого. Что, коробит? Хочешь знать, о ком это я? Так я тебе и сказала.
* * *
Послушали. Теперь объясним, кто это так разошелся вечером 21 февраля 1979 года.
Тамара работает процедурной сестрой в больнице. Уточнять, в какой именно, не будем. Не надо обижать ни в чем не виноватых людей, работающих там. Тамаре двадцать два. Она после восьми классов окончила медицинское училище и вот уже четыре года работает.
Папы и мамы у нее нет. Папа погиб на стройке. Оборвалась люлька с высоты шестого этажа. Разбился насмерть. Тамаре тогда было шесть лет.
Мама после смерти мужа стала пить. Сначала пила водку. Потом, когда ее уволили с завода и она пошла работать в ПРЭО дворником, – портвейн. Умерла от отравления, как написали в протоколе, спиртосодержащей жидкостью. В двадцать лет Тамара стала круглой сиротой. Люди помогли схоронить мать, устроить поминки.
Осталась Тамаре эта квартира. Папа получил ее от треста, где работал и где погиб. Квартирка небольшая, но очень уютная и удобная. Отец многое сам в ней переделал.
Тамара красива. Была бы еще краше, если бы не злоупотребляла косметикой. Она стала женщиной в шестнадцать лет. Упоминаем этот медицинский факт для того, чтобы потом у рискнувшего слушать Тамару не возникали ненужные вопросы.
На первый раз достаточно, но мы оставляем за собой право прерывать ее повествование, чтобы пояснять те или иные моменты.
* * *
…Сегодня у меня день варенья. Так мы, девчонки-школьницы, когда-то говорили. Мне исполнилось двадцать пять лет. Заведующая кабинетом дала мне отгул, и вот я сижу на кухне, распаренная от ванны (страсть как люблю плескаться в воде), пью Жигулевское и с хрустом жую подсоленные сухари из ржаного хлеба. Пиво из гастронома по блату достала, сухари делала сама. За окном темень. Светит один фонарь у дома напротив. Его желтый свет напомнил мне морг, куда я с соседями приехала забирать покойницу мать. Там тоже был такой желтый фонарь.
Пиво допито. Сухари схрумканы. На часах ходиках пятнадцать минут восьмого. В это время я обычно выхожу из дома и тащусь в больничку. Спать не хочется, а что делать так рано, не придумаю. В пятницу, а сегодня именно она, пятница-развратница, народ заканчивает работу на час раньше. Я ее и не начинала.
Так сидеть – только попу плющить. Надо прибраться в квартире. Пылью заросла.
Начала со спальни. Раньше тут мои родители выясняли отношения. Поорут, поорут и замолчат. Но слух у меня хороший. Не услышу, что ли, как отец скажет: «Теперь задницей». Или: «Подмахивай, подмахивай!»
Поначалу я никак не могла понять, что они там делают. Дверь они закрывали на защелку, так что в щелку не подсмотришь. Потом-то я и сама такое слышала не раз.
Вообще в их спальню мне ходу не было. Сама я спала в столовой на кресле-кровати. У телевизора.
Но вот спальню прибрала. Можно и передохнуть. Ты думаешь, я одну бутылку пива купила? Ошибаешься. В холодильнике еще четыре бутылки охлаждаются. Как же не попить пивка с устатку? А за окном уже посерело и фонарь погас. И такая тоска жуткая! Понастроили домов-коробок. Все на одно лицо. Сначала посадили тонкие деревца. Куда там! Пообломали тут же. Теперь торчат прутики. Заскрежетал своей лопатой дворник. Что-то припозднился сегодня. Март уже, а ночью выпал снег. Погода взбесилась. В январе был плюс и дождь. Пришла весна, и пришли морозы. У нас девчонки говорят, это все оттого, что ракеты запускают часто. Они и сжигают воздух. Атмосфера изменилась, и погода взбесилась.
В бутылке пива на полстакана. Допью – и пойду убирать столовую. Теперь, правда, эту комнату я называю гостиной. Обеденный стол я отдала соседке Наде, что помогала мне с похоронами мамы. У нее квартира больше моей и семья большая.
У меня в гостиной теперь диван, два кресла и телевизор. Это все. А ты что думаешь? Я в журнале видела. Так обставляют у них, капиталистов. Нет, конечно, там у меня еще столик низкий есть. Надо же где поставить водку или какую там закуску. Ко мне иногда приходят девочки из больнички. Они живут в общаге. Завидуют мне. Ну и пусть.
