– Мадам, кажется, вы заявили, что не собираетесь возвращаться, – сказал Лев Иванович, обращаясь к спине Марии, которая из-за телевизора не слышала, как они пришли, и она, вздрогнув, резко повернулась.
Мария тщательно готовилась к этой встрече. Она репетировала, вживалась в образ, проигрывала различные варианты развития событий и, казалось, была готова ко всему: к упрекам, обвинениям, даже оскорблениям. Мария была готова выдержать их все, плакать, рыдать, умолять о прощении, но сейчас, встретив холодный, «чужой» взгляд мужа, она поняла, что все ее старания были напрасны, что эта неделя приготовлений, проведенная ею в бессонных ночах и слезах, ничего уже не изменит, и мгновенно взбесилась. Да чтобы с ней, с самой Марией Строевой, посмел так разговаривать какой-то мент? И она, гордо вздернув голову, высокомерно заявила:
– Между прочим, я здесь прописана!
И тут произошло то, чего она никак не ожидала. Гуров расхохотался! Весело! От души! И в его смехе чувствовалось такое ничем не прикрытое чувство величайшего облегчения оттого, что не ему пришлось принимать это решение и объявлять о нем, а она сделала это за него, что Мария обмерла от ужаса. Она поняла, что, если у нее еще и оставался пусть и совсем небольшой шансик на то, чтобы терпеливо, шаг за шагом, мягко и ненавязчиво восстановить отношения с мужем, то сейчас его уже не было, потому что она, кретинка, этими несколькими словами лишила себя его. В ноги надо было падать! В ноги! И черт с ним, со Стасом, пусть смотрит! А Гуров тем временем, развернувшись, уже шел к двери, а Крячко – за ним. Мария бросилась следом с истеричным, душераздирающим криком: «Лева! Подожди!», но входная дверь захлопнулась у нее перед носом. Она сползла по стене на пол, но была охвачена таким ужасом, что слез, чтобы разрыдаться, у нее уже не было, и она только потерянно шептала:
– Что же я наделала! Что я наделала!
А Гуров, как мальчишка, сбежал по лестнице, и Стас, со страхом думая о том, что же сейчас творится в душе у друга, еле поспевал за ним.
– Поехали! – скомандовал Лев Иванович, подходя к машине Крячко.
– Куда? – насторожился тот.
– За замком, будем в дверь врезать! Уж если коммуналка, то по всем правилам! – весело объяснил Гуров. – Врезать сумеешь?
– Не вопрос! – ответил Стас.
Они быстро купили замок и вернулись, причем Крячко нес в руке взятый из машины фирменный чемоданчик с инструментами.
– Мадам, какую комнату вы выбираете? – совершенно серьезно спросил Гуров.
Когда Мария поняла, что они собираются сделать, нервы у нее сдали окончательно, и она, не думая уже ни о чем, бросилась к мужу, вцепилась в него мертвой хваткой и буквально заголосила, захлебываясь словами:
– Лева! Левушка! Прости меня, дуру ненормальную! Я сама не знаю, что на меня нашло! Я понимаю, что виновата! Что мне нет прощенья! Но ведь ты большой, сильный и умный! Ты все понимаешь! Я люблю тебя, Лева! Я так тебя люблю, что у меня слов нет! Ну, прости же ты меня-я-я!
Гуров спокойно стоял, не делая ни малейшей попытки как-то успокоить ее, обнять или, наоборот, оторвать о себя. Он просто ждал, когда она замолчит и сможет выслушать уже его, и ждать ему пришлось долго. Крячко же стоял с замком и чемоданчиком дурак-дураком и не знал, что ему делать: уйти, оставив их вдвоем, да вот только неизвестно, что Мария в таком состоянии выкинуть может, или остаться, но у него от этой сцены, что называется, с души воротило. Наконец Мария, поняв всю бесполезность своих воплей, затихла, и тогда Лев Иванович очень твердо сказал:
– Маша! – И она с надеждой посмотрела на него, но, встретив его холодный взгляд, сникла. – Да, я не подарок и со мной бывает трудно! И я могу понять все, что ты мне тогда в запальчивости проорала, хотя Таню тебе упоминать не стоило ни при каких обстоятельствах. – Мария попыталась что-то сказать, но Лев Иванович жестко произнес: – Помолчи и послушай, ты уже достаточно наговорила! Так вот, я подчеркиваю: понять! А это вопреки расхожему мнению еще не значит простить! Но ты совершила вещь гораздо более страшную! – Тут она в ужасе замерла, потому что не понимала, что же еще более страшного могла сделать. – Я свою репутацию десятилетиями зарабатывал! Она, прости за высокий стиль, моей кровью и потом полита! А ты своим появлением здесь и последующим поведением ее крест-накрест перечеркнула. И я от очень серьезного человека такое услышал, что эти слова, причем совершенно справедливые и заслуженные, у меня до самой смерти в ушах звучать будут. И пусть их слышал я один, это ничего не меняет. А ведь подобного никто и никогда раньше не то что мне в глаза, а даже за спиной сказать не посмел бы, потому что я повода не давал! И вот этого я тебе при всем желании простить не смогу. Выводы делай сама! Хочешь, оставайся – ты же здесь действительно прописана. Хочешь – уходи. Но жить с этой минуты я буду в гостиной, а спать на диване, да и встречаться с тобой постараюсь пореже. И, пожалуйста, не делай попыток со мной помириться, не унижайся!
– Лева! Ну, скажи ты мне, что я должна сделать, чтобы ты меня простил? – умоляла его Маша, снова принимаясь рыдать. – Я же тебя так люблю! Я же без тебя жить не смогу!
– Да сможешь ты жить, потому что не любила никогда, – усмехнулся Гуров. – Просто ты свою игру со сцены перенесла в жизнь. Вот ты и играла роль жены, не спорю – довольно талантливо, да только она, по большому счету, не затрагивала в тебе ни ум, ни душу, ни сердце. А я не слепой, я все это видел и подыгрывал тебе. Тебе было весело, легко и комфортно – эдакая семейная жизнь без всяких серьезных обязательств. И переживаешь ты сейчас не потому, что чувствуешь себя виноватой. Не потому, что меня оскорбила, ушат грязи на меня вылив, а мою репутацию вообще с дерьмом смешала. Ты просто боишься лишиться этой беспечной жизни и остаться одна. И тогда уже не мне за тебя, а тебе самой о себе думать придется и последствия собственных ошибок просчитывать. Вот и вся причина твоих слез.
– Неправда! Я тебя люблю! Я тебя никому не отдам! – закричала Мария, против своей воли начиная заводиться, потому что Гуров был не так уж не прав.
– Ой, Маша! – скривился Лев Иванович. – Это уже даже не театр! Это низкопробная театральщина! Просто балаган какой-то! Что значит «не отдам»? Я же не зонтик! Так что выпей валерьянки, успокойся и решай сама, как дальше жить будешь, потому что я тебе теперь уже и не советчик, и не помощник.
Сникнув, Мария ушла в спальню и закрыла за собой дверь. А Крячко, облегченно вздохнув, сказал:
– Ну, я пойду тогда, что ли?
– Иди, конечно, – ответил Лев Иванович. – И спасибо тебе огромное, что вытащил меня отдохнуть – ты меня этим здорово выручил.
Крячко собрался уходить, когда из спальни вышла совершенно спокойная внешне Мария и попросила его:
– Стас! Отвези меня, пожалуйста, домой, если тебе не трудно.
– Конечно, Маша, – согласился тот, обрадовавшись, что Гуров не останется с ней вдвоем, а то ведь такая особа, взвинтив себя, его ночью спящего и ножом пырнуть может, а то, что она устроит ему по дороге настоящий допрос, мало его волновало – выкрутится как-нибудь.
Они ушли, а Гуров, разобрав сумки и приняв душ, поужинал и лег спать. И совесть его не мучила, потому что за все годы их совместной жизни он сделал для Марии все, что только было в его силах, и он не виноват в том, что она не смогла этого оценить.
А в машине Стаса тем временем причитала Мария, которой уже нечего было изображать спокойствие, да и в союзники себе Крячко надо было завербовать – мысль о том, что они с мужем расстались навсегда, она старательно от себя гнала.
– Стас! Ну, как Лева может быть таким беспощадным? – всхлипывала она. – Я его таким никогда в жизни не видела!
– Так ты же, Маша, видела его только дома, а на работе он совсем другой, – заметил Крячко.
– Такой, как сейчас был? – спросила она.
– Да он еще и покруче может быть. Иначе как бы он заработал себе такую репутацию, что его даже враги уважают? Ненавидят, боятся, но уважают, потому что силу его чувствуют!
– И я эту репутацию разрушила! – потерянно сказала она. – Но ведь никто ничего не знает!
– Маша, ты своим поведением показала постороннему человеку, который Гурова до этого очень уважал, что Лева не хозяин в своем доме, а тряпка и подкаблучник, которого жена ни в грош не ставит. И пусть свидетелем его позора был только один человек, Лева тебе этого никогда не простит.
Стас не знал точно, кем был тот седой мужик в черном, но понимал, что он помог Гурову исключительно из уважения, потому что заплатить ему они все даже втроем, Гуров, Крячко и Орлов, не смогли бы, так что говорил истинную правду.
– Но я же не думала, что это может так кончиться! – воскликнула она.
– А настоящая жена мента должна думать, – заметил Крячко.
– Выходит, я ненастоящая? – возмутилась она.
– А вот на этот вопрос ты сама себе ответь, – предложил он.
– Стасик! Миленький! Ты мне лучше посоветуй, что делать! – попросила Мария.
