– Значит, там они и встречались? – спросил Стас, с тревогой глядя на друга.
– Смотрите сами, – предложил Лев Иванович.
Он включил компьютер, и Орлов с Крячко увидели, как к креслу мастера, держа сумочку в левой руке, приближается Воронина. Вот она поставила ее на тумбочку, села, опять-таки левой рукой поправила юбку, и тогда Гуров увеличил ее руку до максимума. Тут Петру со Стасом стало ясно, что между средним и указательным пальцем ее правой руки что-то зажато. Но вот ее накрыли почти что с ног до головы, чтобы не запачкать одежду, и мастер приступил к работе.
– То есть она держала что-то маленькое между пальцами и, когда ее накрыли пеленкой… – начал Крячко, и Петр фыркнул. – Ну, не знаю я, как это правильно называется! Не баба же я! – возмутился Стас и продолжил: – Она опустила это, предположим, в щель между сиденьем и боковинкой кресла, и никто этого видеть не мог. А потом Артамошина-Скворцова приходит и забирает. Я правильно понял?
– Не потом, а немедленно! Им нельзя было рисковать – а вдруг другая женщина что-то нечаянно обнаружит. Конечно, это могли и выкинуть, но ведь кто-то мог и заинтересоваться: а что это? Так что в это кресло Артамошина садилась сразу же после Ворониной.
Промотав изображение, Лев Иванович остановил запись и показал, как эти две женщины сменяли друг друга.
– И Артамошина, когда ее закрывали, так же незаметно все доставала, – сказал Крячко.
– Да, она подъезжала к салону и, увидев машину Старкова, понимала, что Ирина на месте. Вот ей и нужно было только дождаться своего времени, потому что этот мастер работает исключительно по предварительной записи.
– А как ты понял, где Артамошину ловить? – спросил Орлов. – Не по месту же прописки Скворцовой!
– А ты мне сам помог. Помнишь ту фотографию, которую ты склеил? – спросил Гуров.
– Да на ней же не разобрать ничего, – удивился тот. – Просто Артамошина входила в какой-то дом.
– Между прочим, это памятник архитектуры! – заметил Гуров. – А находится в нем…
– Посольство? – воскликнул Стас.
– Вот именно! Ну, и куда должна была пойти Артамошина, получив очередную информацию? А только к своему начальству, чтобы ее передать. Так что я возле салона ее ждать не стал, чтобы она меня потом, когда я за ней поеду, не засекла – она же наверняка имея на руках такую вещь, напряжена была, вот и смотрела вокруг во все глаза. А направился я прямо к посольству и уже оттуда, когда она расслабилась, со всем тщанием до дома проводил, где у охранника возле шлагбаума узнал, кто она и в какой квартире живет – уж очень мне эта женщина понравилась, с которой я в кафе познакомился, – усмехнулся Лев Иванович. – Вот и все!
– И все-таки я не понимаю, почему Васильев не дал делу законный ход, – пожал плечами Крячко.
– Кстати! – воскликнул Петр. – Мне тут Косолапов звонил и сказал, откуда та вторая женщина – ну, которая не жена – звонила.
– Откуда? – вскинулся Стас.
– Из Ленинки, – скучным голосом сказал Гуров, и Крячко замер с открытым ртом.
– Ну, Лева! – не сдержался Орлов. – Раньше я говорил, что с тобой неинтересно, потому что ты все знаешь, а вот теперь я хочу сказать, что с тобой просто страшно!
– Да не делайте вы из меня нового Нострадамуса, – поморщился Гуров. – Все ясно, как апельсин! Я тоже ломал себе голову над тем, почему Васильев скрыл от властей тот факт, что на комплексе предатель. Что его могло сдерживать? А потом услышал об Ольге Широковой, с которой они три месяца вместе проработали, и все понял.
– Васильев в нее влюбился? – спросил Крячко.
– Да нет! Не влюбился, а полюбил, причем с первого взгляда! Почувствуй разницу! Видимо, они познакомились еще тогда, когда он к академику на собеседование приезжал, и именно это определило его выбор – ты же сам со слов Анны Григорьевны сказал, что ему еще какое-то место работы предлагали. Да и она в него тоже, потому что иначе не стала бы почти через два года каждый день в больницу звонить и его самочувствием интересоваться. Да вот только боялась она, что он узнает ее тайну о дочери от иностранца и неизвестно, как к этому отнесется. А вдруг отвернется с презрением? Вот и держала она свои чувства при себе, потому и не получилось у них ничего, тем более что он тогда еще женат был и, наверное, считал непорядочным бросать жену, которая с ним столько лет прожила, только потому, что другую полюбил. А потом этот случай произошел. Вот вы только представьте себе человека, который из чувства долга живет с женой, а любит совершенно другую женщину. И вдруг он не то что слышит от кого-то, а прямо на месте преступления застает свою, как оказалось, неблаговерную с другим мужиком. Да ему, наверное, показалось, что небо на землю упало. Он ради нее от своего счастья отказывается, а она его предает!
– Что же он прямиком к Ольге не бросился? – удивился Стас. – Если она его тоже полюбила, так мужик, уж ты мне поверь, это мигом почувствует.
– Откуда мы чего знаем? – буркнул Лев Иванович, обессилевший уже так, что язык еле ворочался. – Может, и бросился, только она ведь небось опять боялась того, как он к Юле отнесется. А вдруг презрительно или пренебрежительно?
– Ладно! Они теперь в своих делах сами пусть разбираются, – решительно вмешался Орлов. – Ты, Лева, по делу давай!
– Да бога ради! – согласился Гуров. – Я так думаю, что об истинных отношениях Старкова с дочерью Васильев даже не подозревал – они же в многотиражке объявление об этом не давали. А то, что Ольга после смерти деда в Ленинку перешла, тоже можно было легко объяснить – и к дому ближе, и бабушка, оставшись одна, заботы требует. Вот Васильев и не решился скандал поднимать – а ну, как из-за этого Старкова с работы вышибут? Как потом Ольга к нему относиться будет, если из-за него ее отец пострадает? Потому-то и занялся частным расследованием. Я не знаю, подозревал он Старкова или просто для очистки совести решил поговорить с вдовой академика, но, узнав истинные отношения в этой семье – а она, я думаю, от него, как и от Стаса, ничего не скрывала, а может, и еще больше рассказала, – он занялся этим мерзавцем всерьез. Но одновременно он ведь узнал еще и о Юлии и понял, почему Ольга его на расстоянии держит. И когда вычислил, что именно Старков предатель, он и сказал, что повязан по рукам и ногам. Теперь-то он вообще не мог даже заикнуться о том, чтобы дать делу законный ход. Ну, арестуют Старкова, осудят… А Ольге-то каково потом будет всю жизнь жить с клеймом дочери изменника Родины? И пусть она не Старкова, а Широкова, но ведь все же знают, чья она дочь! Да и на Юлию это перейти может! Да после такого Ольга его лютой ненавистью возненавидит хотя бы из-за дочери! Вот он и не мог ничего сделать! Потому и пошел к Старкову с документами, чтобы наглядно показать, какими доказательствами располагает, и вынудить написать заявление об уходе. И, я думаю, добился своего, потому что иначе не стал бы документы уничтожать. Полагаю, заявление Старкова по собственному желанию у него в сейфе лежит.
– А эта сволочь его отравила! – не сдержался Стас. – Но как?
– А черт его знает? – пожал плечами Лев Иванович. – Вообще-то я на некоторых снимках у него на руке перстень с крупным камнем видел, а под ним так удобно тайничок для яда сделать. Можно предположить, что Васильев захотел пить – он ведь, когда нервничает, много шоколада ест, а уж перед таким разговором он точно нервничал – вот и налил себе воды, а Старков, улучив момент, туда яду и сыпанул. А, как Васильев ушел, стаканчик этот или вымыл самым тщательным образом, или вообще с собой унес, а потом где-нибудь выкинул. Теперь мы этого уже никогда не узнаем.
– А если бы Васильев действительно умер, а его преемник или заместитель нашел бы это заявление? – спросил Петр.
– Такая хитрая лиса, как Старков, выкрутился бы! Объяснил бы, например, что написал в запальчивости это заявление, а Васильев его забрал, чтобы он ненароком прямо с утра не рванул с ним к руководству, чтобы подписать. Или еще чего-нибудь наплел бы! – отмахнулся Лев Иванович.
– Это же надо так полюбить! – восхищенно сказал Стас.
– Ты о ком именно? – поинтересовался Гуров.
– Да об обоих. Только один ради душевного спокойствия любимой женщины готов был жизнь отдать, потому что выжил просто чудом, а второй – стал предателем, – сказал Крячко. – Да-а-а! Страшная это сила – любовь! И на подвиг, и на предательство человека толкнуть может.
– Хватит философствовать, Стас! Тебе это не идет! – сказал Лев Иванович и обратился к Орлову: – Петр! Я думаю, что сейчас, когда дело уже сделано, нам со Стасом самое время извиниться перед Андреем хотя бы по телефону.
– Уже не получится, – грустно сказал Орлов.
– Он что, умер? – с ужасом спросил Стас.
– Типун тебе на язык! – воскликнул Петр. – Просто улетел он для якобы оказания консультативной помощи нашим зарубежным коллегам, а на самом деле, я так думаю, что навсегда. И его можно понять – он же почти всю жизнь за границей в разных странах прожил, ему тамошний образ жизни лучше, чем здешний, известен. Там он как рыба в воде, а здесь – как рыба, выброшенная на берег. Он мне из аэропорта позвонил, чтобы попрощаться, и я заверил его, что дело мы обязательно до конца доведем, и он попросил меня ему о результатах сообщить через одного человека. Ну, я этому человеку позвонил, чтобы узнать, что случилось, и оказалось, что американцы за Андреем спецрейс прислали – не захотели им рисковать, потому что, лети он обычным рейсом, всякое могло бы случиться. Так американец, что Андрея должен был сопровождать… Сволочь! – не сдержавшись, почти крикнул Орлов, но взял себя в руки и продолжил: – Так вот, он заявил, что, мол, у них тоже предатели водятся, но не в таком количестве и не на таком уровне. Так что извинения ваши и все остальное я Андрею смогу только через этого посредника передать.
