class="p1">– Она просила передать Елене Павловне… ну вы понимаете, о ком я?
– Понимаю, дальше.
– Так вот, она просила передать Елене Павловне духи.
– Откуда вы знаете, что это были духи? Вы видели их?
– Нет. Она, то есть госпожа Лесавкина, сказала, что в свертке духи…
– А почему она вам это сказала? Вы, наверное, поинтересовались?
– Да что вы, что вы, – замахал руками секретарь. – Разве я могу. Да и мое какое дело, что там. Меня попросили передать, я передал. Госпожа Лесавкина сама сказала, передай, мол, Елене Павловне духи. А я нет, не спрашивал и привычки такой не имею.
– Зря, господин Клюев, не имеете такой привычки! – внезапно повысил голос фон Шпинне, отчего пугливый секретарь вжался в стул. – Это знаете как называется?
Клюев отрицательно замотал головой, а начальник сыскной нагнулся к нему и зло произнес:
– Преступная халатность и служебное несоответствие, вот как это называется! А если бы в этом свертке были не духи… – Фон Шпинне задумался и, не обращаясь ни к кому, произнес: – Да, это еще вопрос, духи ли там были? – И снова обратился к секретарю: – А, скажем, бомба? Вы газеты читаете?
– Читаю, иногда…
– Следовательно, не можете не знать, что в стране происходит. А если вы запамятовали, то я напомню. В стране идет охота на высокопоставленных лиц и членов их семей…
– Так то по столицам…
– По столицам? Вы, господин Клюев, плохо читаете газеты, а если и читаете, то, очевидно, исключительно легкомысленные рубрики. Мы с вами живем в эпоху террора, я надеюсь, вам известно значение этого слова. Убит херсонский губернатор, убит калужский губернатор, убит харьковский обер-полицмейстер… – Фон Шпинне принялся перечислять громкие убийства последних лет, загибая при этом длинные сухие пальцы.
– Но ведь госпожа Лесавкина…
– Бомбистом может быть любой, – отмахнулся Фома Фомич и, уставясь на Клюева своим страшным немигающим взглядом, добавил: – И вы, и я, кто угодно. Вы, когда Лесавкина ушла, сверток не разворачивали из любопытства? – После повышенного тона, рычания, нависания над жертвой Фома Фомич отпустил хватку и неожиданно для Клюева заговорил тихо, спокойно: – Так заглядывали в сверток-то?
– Нет, нет! – испуганно забормотал, затряс непослушной губой секретарь. – Как можно, а что, нужно было?
– Нужно ли было заглядывать в сверток? – двинул бровями фон Шпинне и расплылся в улыбке: – Нет, не нужно.
– Но мне показалось…
– Да пустое это все, господин секретарь. Мне тоже порой привидится всякое, хоть садись да роман пиши. Вы передали сверток графине?
– Нет!
– Что значит «нет»? А куда же вы его дели?
– Куда и всегда, снес в кладовую, сдал под роспись. У нас такой порядок заведен. Графиня, она этими подарками не интересуется. Народец, сами знаете, какой прижимистый, порой несут разное, случается, что откровенный сор…
– Однако Лесавкина получила от графини почтовую карточку…
– Со швейцарским видом?
– Верно.
– Так это я их отправляю!
– Чтобы дарители не обижались?
– Ну да!
– Скажите, господин Клюев, а какова судьба этих подарков, что с ними потом происходит?
– Никогда не приходило в голову поинтересоваться, видимо, куда-то деваются.
Начальник сыскной задумался. Если то, что говорит секретарь, правда, значит, графиня не получала подарка от вдовы Лесавкиной, следовательно… и вдруг неожиданная мысль блеснула в голове Фомы Фомича. Он стал рыться в своем портфеле и как бы невзначай выронил на стол перчатку, найденную на месте убийства Подкорытина.
– О! – не смог сдержать эмоции Клюев.
– Что? – Лицо фон Шпинне не выражало ничего, кроме спокойной наивности, а глаза сверлили секретаря.
– У вас перчатка Елены Павловны!
– Вот эта? – Фома Фомич поднял предмет женского туалета, который сам же намеренно и выронил, быстро спрятал в портфель и только после этого спросил: – А почему вы решили, что перчатка принадлежит графине?
– Ну, – Клюев замялся, – я видел на ней эту… эти перчатки.
– Вот как! – воскликнул начальник сыскной. Будучи довольно опытным в подобных делах, даже он не успевал за быстро меняющейся ситуацией. Еще десять минут назад он вошел в губернское правление с твердым намерением испросить у губернатора позволения допросить Елену Павловну. Несколько секунд назад был уверен в том, что от допроса графини Можайской ему придется отказаться. И вот теперь снова нужно обращаться к губернатору.
– Скажу вам правду, господин Клюев, я человек наблюдательный. Не скажу, что очень, но, по крайней мере, достаточно наблюдательный. Однако вряд ли бы мог вот так на глазок утверждать…
– Поверьте мне, Фома Фомич, я знаю, что говорю! – горячо заверил начальника сыскной Клюев. После секундного раздумья фон Шпинне стал задавать секретарю какие-то странные, на первый взгляд не имеющие к делу никакого отношения вопросы. Спросил о здоровье матери, о том, что Клюев думает о последних высказываниях Франца-Иосифа, настало ли время вводить в России конституцию, много еще других и вдруг:
– Вы влюблены в Елену Павловну?
– Да, очень! Простите, не понял вашего последнего вопроса…
– Ничего страшного, он снимается. Ну, что же, господин Клюев, спасибо вам за исчерпывающие ответы. Вы мне очень помогли, а теперь можете постучать. – И Фома Фомич указал на дверь губернаторского кабинета.
Глава 35
Губернатор в ужасе
Граф принял начальника сыскной сдержанно, кивнул и указал пальцем на стул. После чего вынул из кармана часы, открыл и сказал, чуть пожевав губами:
– Если можно, господин полковник, то покороче. – Он постучал ногтем по циферблату, давая понять, что времени у него совсем мало. Затем, не закрывая, положил часы перед собой. Это должно было, по всей видимости, напоминать о скоротечности жизни, тем более такой замечательной, как жизнь его превосходительства. – Итак, я вас слушаю! Надеюсь, вы пришли сообщить о некоторых успехах на ниве розыска?
– Я пришел к вам, ваше превосходительство…
– Послушайте, Фома Фомич, – прервал его губернатор, которому вдруг под хвост попала либеральная шлея, – давайте обойдемся без официоза. Обращайтесь ко мне «Иван Аркадьевич», так будет проще и для вас, и для меня. Продолжайте.
– Я пришел к вам, Иван Аркадьевич, с просьбой.
– Вот как. И что же это за просьба?
– Расследование, которое я сейчас провожу, зашло в тупик…
После этих слов начальника сыскной уголки губ Ивана Аркадьевича вздрогнули и поднялись вверх, слегка, но этого было достаточно, чтобы придать его лицу ехидное выражение.
– Расследование зашло в тупик, – повторил вслед за фон Шпинне губернатор. Он даже не пытался скрыть, что это доставляет ему удовольствие. Разумеется, не то, что расследование зашло в тупик, это как раз было для его превосходительства неприятным, а то, что в тупике оказался этот столичный выскочка, немчура поганая – фон Шпинне.
Надо заметить, отношение губернатора к людям всегда колебалось от полного обожания до полного же неприятия одного и того же человека. Его превосходительство сначала любил безмерно, потом ненавидел, затем снова любил, и это могло происходить по нескольку раз на дню. Да какое там на дню – для того чтобы кого-то полюбить, потом возненавидеть, потом снова полюбить, графу иногда требовалось не больше пятнадцати минут.
– И что же вы предлагаете, полковник? Мне самому заняться этим расследованием?
– Что вы, Иван Аркадьевич, я далек от этой мысли. Боюсь, если вы займетесь сыском, полиция останется без хлеба.
– Почему?
– С преступностью будет покончено раз и навсегда!
– Раз и навсегда… – Губернатор фальшиво рассмеялся, пытаясь скрыть за этим смехом свою растерянность. «Слова фон Шпинне… Что это – лесть или же завуалированное под лесть утверждение, что он – граф Можайский – дурак? Конечно же лесть! – решил губернатор, глядя в глаза начальника сыскной. – Они мне все льстят, и этот тоже недалеко ушел. Строит тут из себя…» – Ну, так в чем же заключается ваша просьба?
– Моя просьба заключается в том, ваше превосходительство, чтобы вы позволили мне допросить Елену Павловну…
Улыбка, которая, казалось, навсегда прилипла к лицу графа, вначале застыла, потом, как дно высохшего пруда, пошла мелкой трещинкой. Он дернул щекой, и она осыпалась.
– Допросить мою жену? – Зевс, обратись к нему кто-нибудь с подобной просьбой, и тот, наверное, произнес это ласковее.
– Да, – просто ответил фон Шпинне, как будто речь шла не о жене Зевса, могущественной Гере, а, скажем, о его кухарке.
– Полковник, мне кажется, вы не знаете, что делать? Бродите впотьмах, вам там мерещится всякое, наверное, сны дурные видите? Ко мне не так давно доктор
