называлось у него «подпустить туману». Он не упирался взглядом в свою собеседницу, как это принято у некоторых следователей. Напротив, куда он меньше всего смотрел, так это на Елену Павловну. Блуждал взором по гостиной, останавливал его в каком-нибудь неинтересном месте и пристально всматривался. Графиня следила за его взглядом и не понимала, куда он смотрит и зачем. А начальник сыскной уже смотрел в окно с таким видом, точно хотел там увидеть своего старого знакомого. Подавлял приступы зевоты, ерзал на стуле… В общем, всем своим видом выказывал желание поскорее покончить с делами и уйти. Но эти его якобы рассеянность и невнимательность не помешали фон Шпинне заметить, как вздрогнула графиня, как затвердело в маску ее красивое лицо после произнесенных им слов «Торфяная улица». Губернаторша не слушала начальника сыскной. Она думала о чем-то своем, и мысли ее, судя по всему, были нерадостны. Фома Фомич стал между тем хвастаться:
– Вы, Елена Павловна, я это вижу по вашим глазам, по вашему лицу, а я, уж поверьте мне, большой физиономист, стоит мне лишь только раз взглянуть на человека… вот по вашему лицу я читаю, что вы впервые слышите о Торфяной улице. Ведь так?
– На сей раз ваши познания в физиогномике, боюсь, вас подвели. Я слыхала о Торфяной улице. Краем уха.
– Тем проще мне будет объяснить, где мы нашли вашу перчатку, – обрадовался фон Шпинне.
– Вы меня неправильно поняли. Я всего лишь слыхала о Торфяной улице, а вот где она находится, мне, к счастью, неведомо.
– Означает ли это, что вы не желаете знать, где была обнаружена ваша перчатка?
– Ну… – У Елены Павловны, как и у всякой красивой женщины, когда она думает, на лбу пролегла одна неглубокая морщина, да и та при ближайшем рассмотрении оказалась всего лишь игрой света и тени. – Это даже интересно, рассказывайте. Хотя, – Елена Павловна часто-часто захлопала ресницами, – я не понимаю, какое это может иметь отношение ко мне?
– И я этого, увы, не понимаю. И никто не понимает! – стал заверять графиню во всеобщей непонятливости Фома Фомич. – И это повод разобраться в происходящем. Я, когда впервые узнал, что эта перчатка принадлежит вам… «Как? – сказал я сам себе. – Этого не может быть, это какая-то чудовищная ошибка! Вот побеседую с Еленой Павловной, и все станет на свои места…»
Наговорив еще кучу утомительных слов, фон Шпинне, наконец, вернулся к предмету разговора:
– Торфяная улица, о которой вы слыхали, место, конечно же, жуткое. Однако там, на Торфяной, есть несколько доходных домов, принадлежащих купцу Пядникову. В одном из этих страшных домов у квартирной хозяйки Ниговеловой не так давно был убит постоялец. Личность темная, фамилия не то Подкорягин, не то Подкорытин… словом, мелкий человечишко, черная косточка. Вы хотите знать, к чему я вам это все рассказываю? Извольте! Перчатка, вот та, которую вы узнали как свою, была обнаружена на месте убийства вышеупомянутого Подкорытина…
– А я-то здесь при чем? – воскликнула графиня.
– Да, разумеется, вы, уважаемая Елена Павловна, ни при чем. Но дело, благодаря этой самой перчатке, вашей перчатке, оборачивается так, что вы попадаете под подозрение…
– Какое подозрение?
– Под подозрение в убийстве этого самого Подкорытина! Смешно. Однако дело оборачивается так…
– Но…
– Так получается. Стало быть, вы утверждаете, что никогда на Торфяной не были?
– Да, я это утверждаю!
– Вот служба-то у нас, не приведи господи, и почему я не сделался кавалеристом? А ведь предлагали, много раз предлагали. Сейчас бы горя не знал, вышел бы в отставку, сидел бы где-нибудь на хуторе Малом и ел бы вареники с вишнями, – стал сокрушаться Фома Фомич, и тут же новый вопрос: – А вот фамилия Подкорытин или Подкорягин вам ни о чем не говорит, может быть, слышали раньше?
– Нет.
– Может быть, вам что-нибудь скажет фамилия Агафонов?
Напряжение, которое уже начало оставлять Елену Павловну, снова вернулось, и это не ускользнуло от будто бы рассеянного взгляда начальника сыскной.
– Вас, должно быть, удивляет, что я спрашиваю о каком-то Агафонове, но тут ведь в чем закавыка… Агафонов и есть тот самый убиенный Подкорытин. Вернее, никакой он не Агафонов, но все считали его Агафоновым.
Графиня побледнела необычайно. Она порывисто встала и, касаясь своего алебастрового лба, сказала:
– Прошу извинить, господин фон Шпинне, в последнее время меня мучают мигрени и, должно быть, когда-нибудь убьют. Что же касаемо фамилии Агафонов, то я слышу ее впервые…
Со словами «Вас проводят» скорым шагом, точно опасаясь еще каких расспросов, Елена Павловна покинула гостиную. Начальник сыскной несколько мгновений сидел в раздумьях, затем подобрал перчатку, хмыкнул недостаточно хорошей уборке и тоже вышел.
За дверью гостиной фон Шпинне был пленен губернатором. Как оказалось, в продолжение всего разговора начальника сыскной с Еленой Павловной граф ожидал Фому Фомича за дверью. Возможно, подслушивал.
– Ну, что скажете, полковник?
– Боюсь, пока ничего.
– Как же так? Я ведь рассчитывал, что эта беседа все прояснит!
– Увы, ваше превосходительство, увы…
– Ну, хоть какими-то впечатлениями от беседы вы можете со мной поделиться?
– Могу; ваша жена, Иван Аркадьевич, вы уж извините меня за прямоту, или ни при чем, или хитра как черт!
Было большим риском со стороны начальника сыскной говорить подобные слова губернатору, однако Фома Фомич знал, что делает. Граф после его слов интенсивно закивал и жарким шепотом проговорил:
– Именно хитра, именно. – Он прошелся из стороны в сторону. – Что вы намереваетесь предпринять?
– Негласный надзор.
– За Еленой Павловной?
– Да, за ней. Но с другой стороны… в наших силах все прекратить, остановить расследование…
– Ни в коем случае! – запальчиво воскликнул губернатор. – Расследование должно быть продолжено!
Было видно, с каким трудом ему далось это решение. Губернатор хотел еще что-то сказать, но в дверь комнаты постучали.
– Да! – бросил раздраженно Иван Аркадьевич. Вошла горничная Елены Павловны, держа в руках коробочку, завернутую в красную бумагу.
– Она выполняла мою просьбу, – забирая у нее эту красную коробочку, пояснил начальник сыскной графу. Тот кивнул и жестом отпустил прислугу.
– Теперь же… – Иван Аркадьевич продолжил, – идите и делайте то, что следует, я вам даю карт-бланш.
Глава 37
Что не давало покоя Щербатову
История о поваре Усове, который наточил ложку и подложил во время обеда своему хозяину помещику Дубову, в буквальном смысле лишила краеведа сна. Он считал себя знатоком всего, что когда-либо случалось в губернии. Познания его корнями своими уходили в такое дремучее прошлое, в такие мхом поросшие века, что некоторые диву давались – откуда он это все знает? И как могла его голова, надо заметить, весьма скромных размеров, вместить такую уйму дат, имен, географических названий и прочего исторического хлама?
Но как бы ни были обширны его познания, отыскалось-таки то, чего Щербатов не знал, – история с помещиком Дубовым. И какая история! Как же могло по всем меркам незаурядное событие пройти мимо алчущего внимания краеведа? Если ему неизвестно, значит, и не было ничего подобного. Старик предпринял попытку таким образом успокоиться. Однако червяк сомнения, вылупившийся из зернышка, не давал отставному коллежскому асессору покоя. Ежесекундно вгрызаясь в уже немолодые и насквозь хворые внутренности, червяк так возрос и окреп, что в конце концов заставил историка пойти по архивам.
Хотя «пойти по архивам» – это очень громко сказано, ибо в Татаяре был один архив, куда свозили все ненужные, но на всякий случай сохраняемые бумаги. Несколько недель краевед, слюнявя палец, перелистывал пожелтевшие от времени и слежавшиеся от долгого пребывания под спудом губернские, земские и судебные архивные документы. И точно, нашел! Нашел письмо, датированное 1855 годом, в котором капитан-исправник доводил до сведения начальника губернской канцелярии подробности инцидента, имевшего место в деревне Костры, названной в письме Большими Кострами.
– Вот оно, значит, как на самом-то деле было! – проговорил вслух Щербатов после того, как дочитал письмо до конца. Проговорил, наверное, очень громко, потому что архивариус (такой же пожелтевший и слежавшийся, как и те бумаги, к которым он был приставлен) вздрогнул. Пенсне соскочило с пыльного носа и повисло на грязном зеленом шнурке. Глядя близорукими глазами, архивариус впустую ловил его и никак не мог поймать. Наконец это ему удалось.
– Что-нибудь отыскали,
