Нет, я не стал лгать, убеждая всех и каждого, что сэр Энсор Дун дал согласие на мой брак с Лорной. Не было этого. Правда, в последней обращенной к нам речи он упомянул о наших внуках и какой-нибудь дотошный законник мог бы усмотреть в этом косвенное благословение. Как знать, может, сэр Энсор и вправду собирался благословить нас, но так уж случилось, что буквально на следующий день сэра Энсора не стало, и он, отходя ко Всевышнему, уже не был обращен к нам своими последними мыслями.
В этот день какое-то шестое чувство подсказало мне, что я должен прийти к смертному одру сэра Энсора, меня потянуло туда, как магнитом, и убедившись в том, что на ферме все в порядке, я сказал матушке, что непременно должен посетить дом сэра Энсора в Долине Дунов.
В доме сэра Энсора было людно. Одни входили, другие выходили, но когда на пороге появился я, окружающие расступились, считая мое присутствие здесь вполне уместным, потому что такова была воля всех женщин долины. Что касается Карвера и Каунселлора, то они были столь заняты собственными делами, связанными с предстоящим капитанством, что даже не сочли для себя обязательным (по крайней мере, пока там был я) прийти попрощаться с умирающим человеком.
Сэр Энсор никого и не звал к себе — даже священника — и умирал, думая о чем-то своем, и в эти последние часы лицо его было радостным и безмятежным. Одна женщина, глядя на сэра Энсора — и, по-видимому, хорошо иная его привычки,— сказала, что судя по выражению его глаз, он хочет, чтобы Лорна встала по одну сторону его кровати, а я — по другую. За час или два до кончины, когда лишь Лорна и я оставались около него, он окинул нас долгим печальным взором, словно хотел что-то сделать для нас и горько сожалел, что теперь уже — слишком поздно. Лорна надеялась, что он захочет благословить нас, но в ответ на обращенные к нему слова сэр Энсор только нахмурился. Затем рука его упала, но при этом сэр Энсор загнул указательный палец.
— Он хочет, чтобы ты что-то вытащил из-под него, дорогой,— прошептала Лорна.— Поищи со своей стороны.
Я проследил взглядом, куда указывает палец, и стал шарить под матрасом, пока не нащупал что-то твердое с острыми краями. Я вытащил эту вещь и вложил ее в руку сэра Энсора. Темную комнату озарили яркие всполохи.
— Господи, да ведь это — мое стеклянное ожерелье! — воскликнула Лорна в великом изумлении,— мое ожерелье, которое он всегда обещал отдать мне и кольцо из которого сейчас у тебя, Джон. Дедушка держал его у себя, потому что его дети хотели отнять у меня ожерелье. Можно, я надену его сейчас, дедушка?
И здесь Лорна, не выдержав, заплакала, потому что старик уже не в силах был ответить ей и изъявил свое согласие лишь едва заметным кивком. Надев ожерелье, Лорна, однако, через пять минут сняла его и передала мне. Я спрятал его у себя на груди во внутреннем кармане жилета: так оно было надежнее. Умирающий проследил за мною взглядом и, похоже, согласился с моими действиями.
Тело сэра Энсора еще не было предано земле, как разразился мороз — величайший мороз нашего столетия, поправший своей железной десницей и каменной стопой все живое вокруг. Несколько крепких мужчин сломали три добрых кирки, прежде чем им удалось вскрыть твердое коричневое чрево земли, где должен был навеки упокоиться сэр Энсор. Похороны старого разбойника явили собой величественное и трогательное зрелище. Но ни одна слеза не была пролита по нему в этот день (плакала только Лорна), ни один вздох не проводил его к месту последнего пристанища.
Печальную церемонию я наблюдал со стороны; мое происхождение и вероисповедание не позволили мне принять участие в ней. Для меня, быть может, было бы разумнее вообще убраться отсюда подобру-поздорову, потому что от этих диких и необузданных людей можно было ожидать чего угодно и, случись что, мне бы не помогли ни мои кулаки, ни мои молитвы. К тому же, — это мне сообщила Гвенни,— Карвер и Каунселлор поклялись спровадить меня на тот свет. Но пока старый капитан умирал, они, соблюдая внешние приличия, не смели задевать меня, а когда его не стало, не в их интересах было идти на открытый конфликт с Лорной, потому что ссора с ней могла вдребезги разбить все их далеко идущие планы в ее отношении: поклонников среди молодежи у Лорны было предостаточно.
После похорон я отправился домой через вересковую пустошь, и душа моя преисполнилась великой печали. Мороз пробирал все сильнее, и я прибавил шагу, чтобы разогреться от быстрой ходьбы. Снег еще не выпал, и земля, коричневая и твердая, напоминала сплошную черствую корку. Туман, окутывавший окрестности последние три недели, рассеялся, и на смену ему пришел резкий пронизывающий ветер.
В первую же ночь после похорон сэра Энсора поднялась такая метель, о какой я сроду не слыхивал, не читал и даже не думал, что такое бывает на самом деле. Не помню, когда, в котором часу ночи она началась, потому что после ужина мы сразу легли спать: холод давал о себе знать даже в доме, и нам было не до разговоров. А ветер за окном стонал и сетовал, разнося по свету бесконечные жалобы. В наших краях годами не было большого снега, и потому мы не сделали ничего, чтобы защитить свое хозяйство на случай снежной бури.
Была глубокая ночь. Я лежал в постели, и внезапно меня словно обухом по голове ударило: я вспомнил, что накануне вечером старый пастух, отужинавший с нами, предсказал сильный снегопад и великую беду для нашего овечьего и коровьего стада. Лет шестьдесят назад, сказал он, все началось с такого же вот мороза, и когда спал холодный промозглый туман, стоявший целыми днями, подул резкий восточный ветер и на третью ночь выпало столько снега, что на фермах полегла половина овец, а на воле погибло множество благородных оленей и лесных пони [48]. Шестьдесят лет назад это было, повторил он, но и доныне он не забыл, как отморозил в ту пору пальцы обеих ног, выкапывая овец из сугроба на той стороне Данкери-Хилл. Матушка, слушая гостя, молча кивала головой, потому что и она слышала о том знаменитом морозе от своего отца — моего деда — и он рассказывал ей, как трое человек замерзли тогда насмерть и как потом, когда их готовили для последнего омовения, было трудно снять с них шерстяные чулки, заледеневшие на них до прочности железа.
Вспоминая, как старик поглядывал при этом по сторонам, и прислушивался к ветру, и тряс бородой, я беспокойно заворочался в постели, тем более что в комнате с каждым часом становилось все холоднее. И я решил; на следующий день непременно упрячу всю живность под навес— каждую овцу, каждую лошадь и корову, а также всех кур и гусей — упрячу и задам им корма до отвала.
Увы, эти добрые намерения пришли мне на ум слишком поздно! Проснувшись утром, я уже знал — многолетняя привычка,— который теперь час, хотя в комнате было по-прежнему темно, словно бы на улице и не рассветало. Я тут же бросился к окну и сначала даже не сразу сообразил, что происходит снаружи. Оконное стекло наполовину было завалено снегом, и куча снега набилась туда, где железная рама была пригнана неплотно.
Боясь, как бы старая рама, не дай Бог, и вовсе не сломалась, я распахнул окно и тут же понял, что если я хочу спасти наших овечек, за работу нужно браться немедленно, не теряя ни единой минуты. Вся земля, насколько хватало глаз, была в снегу. Падающий снег висел в воздухе плотной завесой, и ни единой живой души вокруг, один только снег, снег, нескончаемый снег…
Я затворил окно, торопливо оделся, и когда я появился на кухне, там никого не было. Даже Бетти, наша самая ранняя пташка, и та досматривала в эту пору свой десятый сон. Я решил поднять на ноги Джона Фрая и еще двух человек, но легко было задумать да куда труднее выполнить, потому что едва я открыл двери дома, как я сразу же провалился в снег до колен, а от падавшего снега вокруг не было видать ни зги. И все же я добрался до поленницы дров и разыскал там толстую длинную жердь, которую вытесал незадолго до того. С этим нехитрым приспособлением пробиваться сквозь толщу снега было несравненно легче, и вскоре я забарабанил в двери Джона Фрая так громко, что он решил, будто это сами Дуны явились по его душеньку, и выставил из окна бландербасс.
Джону вовсе не улыбалось приниматься за дело в столь ранний час, и он начал отнекиваться, заявляя, что жена будет им страшно недовольна, но я развеял его сомнения, пообещав, если он и дальше будет препираться, вытащить его из постели силой и усадить к себе на плечо, в чем мать родила. Через пять минут он был на пороге. Вскоре мы достучались до остальных, а затем, прихватив лопаты, совки и длинную веревку, вчетвером двинулись откапывать овец.
Глава 29
Жестокая зима
Став гуськом, мы медленно пробивались вперед. Я шел впереди, а остальные, стараясь не потерять меня из виду, продвигались следом. Хрипло дыша, мы с трудом отвоевывали каждую пядь, и Джон Фрай стонал так, словно в нашей компании ему приходилось тяжелее всех. Он был уверен, что пришел его смертный час, и если бы жена и детки могли услышать его в эту пору, они наверняка оглохли бы от его «последних» наставлений. Впрочем, над ним было грех насмехаться: снег с каждой минутой валил все гуще и гуще. Хлопья, правда, были уже не такие крупные, как, скажем, час назад, но зато уж теперь между ними не было никакого просвета. Уоч, мой добрый верный пес, весело следовал за нами, временами совершенно исчезая из виду, потому что даже на ровных местах снег доходил ему по самую спину, а то и по уши. Поминутно спотыкаясь, падая, смеясь, а порой и чертыхаясь, мы все же дошли до широкого луга, что простирался у подножья холма, где за оградой мы держали большинство наших овец.
