За работу я принялся сразу же, и, изрядно провозившись, смастерил-таки пару снегоступов, почти, можно сказать, как в книжке. Вначале я совсем не мог ходить на них, поминутно задевая ими друг о дружку, спотыкаясь и доставив Лиззи и Анни несколько веселых минут. Тогда я снял свое изделие и еще раз помозговал над ним, попросив Лиззи принести книжку. Сравнив рисунок со своей работой, я исправил в ней кое-какие ошибки, кое-что переделал, затем снова надел снегоступы, вышел за порог и — совсем другое дело! - пересек двор и, представьте себе, ни разу не упал. Лодыжки после этого путешествия болели у меня неимоверно, и все же на следующий день я продолжил освоение необычной ходьбы и уже к вечеру передвигался так, словно родился в тех краях, про которые мне прочитала Лиззи. Когда Джон Фрай увидел, как я на исходе дня спускаюсь с холма, он в страхе бросился бежать, зарывшись головой в ближайший сугроб. Он решил, что я украл у ведьм два решета, на которых, как утверждает молва, эти зловредные леди имели обыкновение летать над холмами каждую субботу в полночь.
На следующий день я объявил матушке, что надумал сходить в Долину Дунов. Я не хотел идти туда, не спросившись у матушки, а заявить о своем желании у меня долгое время язык не поворачивался. И тут матушка не то что удивила, а прямо-таки разобидела меня. Она сказала, что видела, как все последние дни я всеми помыслами рвался к той, которая стала для меня дороже всех на свете, и что ей, матушке, легче отпустить меня в долину, чем видеть, как я страдаю. Это было несправедливо: все последние дни я никуда не рвался, потому что рвал жилы на работе, и кому как не матушке было это знать. Я хотел было упрекнуть ее, но чувство сыновнего долга возобладало во мне, и я подумал, что пустяковая размолвка лишь усугубит матушкину душевную смуту, меж тем как поводов для огорчения было в эту зиму и без того предостаточно. Я сдержался и, поблагодарив матушку за разрешение, надел снегоступы, сунул в рот короткую трубку и отправился в долину.
Глава 30
Пытка голодом
Самое большее, на что я мог надеяться, шагая по холмам и долинам (сейчас они почти сровнялись), это взойти на вершину знакомого холма и взглянуть оттуда на Долину Дунов.
Я продвигался, где скользя, а где вышагивая по снегу, мимо деревьев, сгибавшихся под его тяжестью, и вселенская белизна, окружавшая меня, резала мне глаза, но я с гордостью подумал о том, что никто в нашем графстве не осилил бы и сотой доли того пути, который я уверенно преодолевал на своих снегоступах. И хотя величайшие морозы трещали сейчас каждую ночь, твердой корки на снегу не было, потому что он никогда не таял. Он лежал, мягкий и пушистый, как будто выпал несколько минут назад. Там, где не было сугробов, глубина покрова была, по меньшей мере, три фута, а глубина сугробов — от двадцати-тридцати до пятидесяти и даже ста футов.
Наконец, я взобрался на свой наблюдательный холм (как я стал его называть) и взглянул оттуда па прекрасную Долину Дунов. Летом она походила на вазу, наполненную зелеными растениями, а сейчас окружающие скалы ушли в снег наполовину, и оттого долина напоминала гигантскую белую миску. Ни клочка травы, ни единой черной ветви, — все там было белым-бело.
То, что я увидел, поразило меня: то, что и эта чудесная долина может когда-нибудь замерзнуть, как-то не укладывалось в голове. Но едва взглянув на нее, я сразу подумал о том, что окошки в доме Лорны теперь не раскрываются, как у меня, потому что некому сейчас там взяться за лопату и покидать снег около них. И еще я подумал, что Лорне сейчас нужны одеяла, одеяла — куча теплых одеял! Эта мысль подстегнула меня, и я прибавил шагу. В долине не было видно ни одного Дуна. Кроме того, сомнительно было, чтобы ружье могло выстрелить при такой погоде, и к тому же я знал, что ни один человек не угонится за мной без снегоступов, — словом, по всему по этому я задумал проникнуть в долину, съехав в нее прямо со скал.
И тут снова пошел снег, и он помог мне осуществить задуманное: человек, просидевший взаперти несколько дней кряду, — а Дуны, судя по всему, носа из дома не высовывали, — тщетно попытался бы теперь разглядеть хоть что-нибудь сквозь плотную снежную кисею,— он был слеп, как крот.
Я встал на край утеса, согнул ноги в коленях и... Не успел я сообразить, что произошло, как обнаружил, что благополучно съехал на самое дно долины. Добрые мои снегоступы не дали мне провалиться в сугроб, на котором я стоял, и, выпрямившись, я снова огляделся по сторонам и, убедившись лишний раз в том, что мороз убрал с моего пути всех Дунов до единого, бодро зашагал через долину.
Если бы Лорна выглянула сейчас из окошка, она бы наверняка не узнала бы меня в моих чудо-башмаках и огромном жилете из овечьей шерсти, сплошь покрытом снегом. Дом Лорны частично ушел под снег, хотя и не так глубоко, как наш, а я, воспользовавшись слепящей белизной, царившей вокруг, осмотрел все окна, желая узнать, есть ли кто в доме или нет. Стекла, однако, были покрыты таким толстым слоем льда, что невозможно было узнать, что делается внутри дома, и я вынужден был подойти к двери и постучать, хотя в ответ оттуда вполне, мог грянуть выстрел карабина. Но этого, слава Богу, не произошло, и я услышал звук шагов — кто-то вышел в прихожую, — шепот, а затем кто-то срывающимся голосом спросил через замочную скважину: — Кто там?
— Это я, Джон Ридд,— ответил я. За дверями раздался легкий смех, снова зашептались, затем дверь приоткрылась на пару дюймов и тоненький голосок произнес:
— Просунь палец, молодой человек. На нем должно быть золотое кольцо. Но помни: если это не то кольцо, я стащу его, и назад ты его уже никогда не получишь.
Посмеявшись над «страшной» угрозой Гвенни, я просунул мизинец в щель. Гвенни тут же впустила меня в дом и закрыла дверь в мгновение ока.
— Что все это значит, Гвенни? — спросил я, поскользнувшись из-за громадных своих снегоступов, но приземляясь не на сугроб, а прямо на пол.
— А то и значит, что здесь твою девушку прячут,— бойко ответила служаночка.— Нас здесь заперли, и морят голодом, и впускать нам никого не велено. Жаль, молодой человек, что тебя нельзя есть, а то бы я живо оставила от тебя рожки да ножки!
Шутки шутками, но глаза ее блеснули таким голодным блеском, что я только и мог произнести: «Господи, помилуй!» Я вытащил большой кусок хлеба, что прихватил с собой на всякий случай, и передал его Гвенни. Та буквально выхватила его из рук и метнулась с ним на вторую половину дома, как я понял, к своей госпоже. А я тем временем начал снимать снегоступы, удивляясь, почему Лорна не вышла мне навстречу,
Наконец, Гвенни позвала меня, и я нашел свою любимую такою, какою не видел никогда. Голод, холод, а также мое появление, необычайно взволновавшее ее, — все это оказалось для нее непосильным бременем. Она потеряла сознание и ныне сидела передо мной, откинувшись в кресле, белая, как снег за окном. Гвенни, приводя ее в чувство, попыталась вложить ей в рот корочку хлеба.
— Принеси воды или снега! — велел я, глядя на эти пустые хлопоты. — Ты, что, не знаешь, что нужно делать при обмороке?
— Я в Корнуолле про такие дела слыхом не слыхивала, — призналась Гвенни. — Это что — что-то вроде кровотечения?
— Пойди загляни в мою сумку, — сказал я, усмехнувшись, потому что сердиться на Гвенни все равно было бессмысленно, — там у меня еще есть хлеб, поешь.
Бедную голодную девочку не пришлось упрашивать дважды. Она тут же вытащила из сумки кусок хлеба, разломила его, и не успел я привести Лорну в чувство, как Гвенни уже проглотила свою порцию.
— А я уж и не надеялась повидаться с тобой, — слабым голосом проговорила Лорна, открывая глаза. — Думала, умру, а ты и не узнаешь о моей кончине.
— Ах, Лорна, — воскликнул я, напуская на себя беспечный вид, чтобы шуткой хоть как-нибудь приободрить Лорну (хотя, как вы понимаете, у меня в ту минуту на душе кошки скребли), — а ведь ты любишь меня куда меньше Гвенни: та готова просто съесть меня.
— И непременно съем, прежде чем протяну ноги, — смеясь ответила Гвенни. — Я как посмотрела на твои толстые румяные щеки, молодой человек, так сразу вспомнила про бифштекс.
— Съешь и вторую половину хлеба, Гвенни. А для твоей госпожи у меня найдется кое-что получше. Ну-ка, Лорна, полюбуйся и понюхай: это испекла Анни, так что и завзятому привереде придраться тут будет не к чему.
Я развернул перед девушками платок с большим сладким пирогом и начал рассказывать, из чего и как такие пироги делают — берут изюм, миндаль и прочее в том же духе, мелко нарубают, потом добавляют сахар, все это смешивают и начиняют пирог.
Как ни была голодна Лорна, но она не притронулась к яствам, пока не поцеловала меня и не заставила Гвенни взять себе добрый кусище. Когда бедные девушки, наконец, насытились, я спросил, что тут происходит.
