− А другого пути нет?
− Есть, но это долго.
Паха стелет тряпицу подле себя и начинает разбирать автомат, бормоча под нос.
− Отделить магазин… Вынуть пенал… Отделить шомпол… пламегаситель… крышку ствольной коробки….
Чили попробовала повздыхать. Жалобно-жалобно. Но ничего не добилась. Если нельзя действовать напрямую, то что мешает в обход?
− Ты говорил в город идешь.
− Имел такую мысль.
− А если попросить, помогут?
− Смотря, что предложишь. Они чужакам не шибко рады. Понастроили заборов, обложились баррикадами. Весь мир в прицеле.
− Почему?
− Оплот цивилизации.
− А как там, за забором? Дома, люди? Красиво? − она припомнила красочные картинки ночных городов.
− Большую помойку напоминает.
Соображение попросить помощи показалось ей перспективным. Если наладить связи, много чего хорошего может получиться.
− А кто такие гусятники?
− Наемники. Кто платит за того и стоят. Дорого берут.
− А караванщик?
Паха заново разобрал автомат.
− Человек, который берется кого-нибудь доставить в определенное место. За плату или услугу.
− Тебя Рэнс за караванщика признал?
− Без надобности мало кто по долам по лесам шариться. Или работа или в бегах. Экскурсантов нет. Про город так брякнул, чтобы меньше спрашивал.
Паха явно чего-то недоговаривал. Скрытничал.
− А про Речной? — продолжала Чили пытать парня. Если домой не скоро, надо информацией разжиться.
Паха помрачнел, но ответил.
− Постреляли малеха.
− Тебя там ранило?
− Там-там, − поспешил согласиться он.
− А, правда, что динго такие сообразительные?
− И злопамятные и странные… Детей не трогают.
Чили его слова поразили. Верить или нет, она не определилась. Пока что Паха ни в чем не обманывал. Ну, если не принимать во внимание (а как не принимать!) что продал её тюхале.
− Откуда известно, что не трогают?
− На собственной шкуре испытано, − прозвучал неожиданный ответ.
Закончив играться с автоматом, Паха лег, заложил руки за голову и смотрел в небо. Почти не моргая. Чили тоже посмотрела. Что там? Высоко кружит птица.
− Постричь тебя надо, − заявил Паха, отрываясь от созерцания птичьего полета. − С такими патлами в лесу…
Обрезать волосы? Да за эту трехцветную красоту она полгода скандалила с матерью! Впервые ослушалась отца! Её к директору водили. Дразнили «полосатой»! Она столько вынесла, вытерпела и обкорнаться? Ну, уж фиг!
− Лучше я еще разок публично разденусь.
− Я серьезно, − привстал Паха на локте. — Лес не берег. Своего дерьма хватает. Клещуки, овода. Думаешь, я спроста вот таким хожу? Или тот же Рэнс. Заберется клещук в волосы, вопьется и не заметишь. Или овод личинок отложит. С кулак дыру выедят в черепушке.
Чили замялась. Решительности отстаивать права и свободы поубавилось. Как поступить? И прическу жаль и клещуков кормить не охота. И дыра обаяния не прибавит.
− Так что? Я не сильно коротко. Я понимаю…, − пообещал Паха.
− Стриги, если умеешь, − согласилась Чили, припомнив речных тварей.
Паха перевел дух. Думал, перепираться начнет. Он достал обломок расчески и ножик. Поддел прядь. Провел ножиком, будто точил. Шиииик! и отпали разноцветные локоны. За пять минут управился.
Девушка провела ладошкой по стрижки. Новобранец! Равняйсь! Смирно! Рядовая Чили к прохождению службы готова!
Глянулась в протянутый ей кусочек зеркальца.
− Годится, − одобрила она, хотя прическу жалела. Бело-красно-синее знамя протеста против обыденности существования уничтожено! Она покрутила зеркало. Картинно вздохнула. — Красоту ничем не испортишь.
− Отрастут, − посочувствовал Паха.
− Ладно, не утешай. Не беременная, − отвергла Чили участие.
На сборы десять минут. Паха по возможности замаскировал следы их пребывания. Подумал, поморщился, словно принял не лучшее для данного времени и места решение и извлек из поняги флакончик.
− Керосин, − протянул он. — Намажься. Шею, руги, ноги, пояс. В мотне.
− Это у вас мотня, − приняла Чили флакон. — А у нас промежность.
− Ну, вот там и мажь.
Керосин жидкость не особо ароматная. Но в лесу не на королевском балу. Чили старательно намазалась. Паха проследил, чтобы месту спора уделялось должное внимание.
Убрав первобытный репеллент, Паха напомнил.
− Правило тоже. Я иду, ты за мной. Ничего не хватать и в рот не тянуть. Ягоды или плоды. Под ноги смотреть. На колючки лучше не наступать. Малинники и виноградные лозы обходить.
− Обойду, но не знаю что это такое.
− Я покажу.
Кипень листвы над головой пронизывали лучи солнца. Лес полон солнечных нитей. Их, то нет вовсе, то сплошь золотая пряжа. Чили залюбовалась лесом. Может он и не как в кино. Но так даже лучше. Таким о нем говорят в сказках. Добрых сказках…
− Ты рот не разевай, − окликнул её Паха. — И под ноги смотри.
Чили уперлась взглядом в густой кочедыжник. Мимо шмыгнула стрекоза. Яркая, как радуга, длиннокрылая и большеглазая. В ее глазах, как в миниатюре отразился лес, поляна и крошечная фигурка Чили.
− Пучеглазка, − залюбовалась Чили летуньей и пригласила сесть, протянув руку.
Паха отогнал стрекозу и предупредил.
− Смотри, цапнет.
Чили непонимающе уставилась на него. Кто цапнет? Стрекоза? Утвердительный кивок головой. Про нее и речь.
− Для нее блескушка сигнал к атаке.
Сразу припомнилась пахина просьбу снять каффу. Так вот он о чем! Девушка заспешила нагнать те несколько шагов, что отстала.
− Пистолет не посеяла?
− Зарядил бы. Чего с пустышкой то болтаться.
− Всему свое время.
Не было печали, привязалось комарье. Кружило у лица, лезло в глаза, в нос.
Чили отмахнулась раз другой. Задела ветку. Сломала, отгонять.
− Оставь.
− Кусаются твари!
− Раззадоришь только. Найдем муравейник, что-нибудь придумаем.
Усилием воли Чили прекратила сражаться с крылатыми живоедами. Обрадованное комарье садилось на кожу, впивалось. Брюшки розовели и раздувались. Терпеть их выше всяких человеческих сил, но терпела, костеря и кровососов и Паху.
Тот шел, не обращая на неудобство внимание. Чили казалось, его и не едят вовсе. Все вокруг нее собирались. Но потом сообразила Пахе комариные атаки пустяки, не проглядеть бы важного. А он слушал, выглядывал, пытался угадать.
На поляне предусмотрительно обошел павшее и отрухлявевшее дерево.
− Гнездо гадюки, − пояснил он свою осторожность. − Их тут на каждом шагу по десятку.
Его предупреждение заставило Чили смотреть во все глаза. Она едва не вскрикнула, когда в траве наступила на зазеленевший от времени сук. Гнилушка миролюбиво хрустнула. Чили испытала некоторое удовлетворение. На тебе! На! Потопталась она унять испуг.
Показал Паха и малинник. Вроде с виду обыкновенная колючая поросль в красивых ягодках и цветочках. Если бы не скелет опутанный побегами. Скелет крупный, олененка. Чили даже отвернулась. До того неприятно.
По подлеску долго бродить и хороший ходок умается. Когда наткнулись на небольшую полянку, остановились передохнуть. Чили спросила у Пахи.
− Откуда ты знаешь…. Про лес?
− Абориген я, − не весело пошутил он, отпивая из фляги и подавая ей.
Чили приняла воду и тоже отпила, не обтерев горлышко как прежде.
− Я серьезно.
− Оттуда и знаю. Из леса, − неохотно признался Паха.
Брошенный лагерь открылся сразу. За кустами лещины. На поляне шалаш, у входа кострище. К земле, грубой, наспех оструганной вагой, приколот человек. Фигура обозначена плотной зеленоватой массой. Мхом или лишайником.
− Вот это и есть караг, − указал Паха на холмик. Поднес руку к зелени. Листочки подтянулись вверх. — Хорошо не мучился. Прибили. А так бы бродил зазеленелым. Некоторые до года живут в таком виде. Жаждой мучаются. Из-за этих. Что бы значит, поближе к воде держался.
Чили смотрела издали, не подходила.
− Так он не опасен. Жжется как крапива. Волдыри потом мокнут и все. Вот когда спору планария занесет, тогда да. Кранты!
Заночевали они тут же в шалаше. В узком пространстве Паха расстели дождевик. Краев едва хватило накрыться.
− Только не возись? — попросила почитательница леди Чаттерлей.
− С чего?
− Ну, вдруг, − многозначительно намекнула Чили.
Надо же с мужиком спать укладвается! По прежней жизни на месяц секретов с подружками делиться.
− Ой, да ладно, − отмахнулся Паха, поворачиваясь спиной.
Утром она скинула его руку со своего плеча.
− Свобода личности гарантируется конституцией и охраняется законом. Читал? — и прикусила язык. Совсем упустила, спутник у нее неграмотный.
Паха ничего не ответил. А чего отвечать? Чего голову сорить? Грамотность умению слабая поддержка.
Холодный туман заползает в шалаш, лезет под дождевик. Сколько не дрожи, не согреешься. Приходится вставать.
