локти, плечи, все, до чего могла дотянуться. Ригель растерялся от неожиданной атаки и стал загораживаться руками.
— Почему? — кричала я срывающимся голосом, вцепившись в его рукав. — Почему? Что я тебе сделала?
Он отпихивал меня и отступал к лестнице. Попытался разжать мои пальцы, но я вцепилась в него, как клещ, и царапала его через ткань свитера, желая причинить ему боль.
— Чем я это заслужила? — кричала я сквозь слезы до боли в горле. — Чем? Скажи!
— Не трогай меня, — прошипел он.
Но я продолжала борьбу с его руками, которые отталкивали меня, удерживали на расстоянии. Ярость придавала мне сил, я снова кинулась на Ригеля, и он прорычал:
— Я сказал тебе не…
Но я не дала ему договорить. Схватила его за руку и дернула со всей силы, чтобы наконец яростно вцепиться в его кожу под свитером, исцарапать его.
Единственное, что я увидела, когда он резко оттолкнул меня, это спутанные пряди его черных волос. Он больно сжал мои плечи, приперев к стене. Потом я увидела его губы, которые приблизились и сомкнулись на моих губах.
Глава 13
ШИПЫ СОЖАЛЕНИЯ
Возможно, наш самый большой страх в том, чтобы признать, что кто-то способен искренне любить нас такими, какие мы есть.
В первый раз, когда он увидел ее, им было по пять лет. Ее привезли в самый обычный день, потерянную, как и все они, осиротевшие малыши. Она так и осталась стоять у железных ворот, сбитая с толку, в объятиях одной лишь осени, которая поглаживала ее каштановые волосы. Вот и все, что он помнил о той первой минуте. Девочка как девочка, серая, как камешек на дороге: поникшая душа, худенькие плечи — в общем, бледная бабочка, невзрачное насекомое. И все тот же беззвучный плач, который он уже столько раз видел на разных лицах.
Затем вдруг — кружение листьев, и она повернулась. Она повернулась к нему. Вибрирующий шум остановил землю, остановил его сердце. Таких глаз он никогда раньше не видел — два серебряных круга, сияющих ярче горного хрусталя. На него смотрели ослепительные глаза невероятного серого цвета, ясные, как стекло, и полные слез. Его сразил ее взгляд. Она смотрела ему прямо в лицо, и у нее были глаза Творца Слез.
Настоящая любовь не кончается — так сказала ему воспитательница, когда он спросил, что такое любовь.
Ригель не помнил, где и когда впервые о ней услышал, но каждое утро своего детства он проводил в поисках любви — искал ее в саду, в полых стволах деревьев, в карманах других детей. Он ощупывал себя, вынимал стельки из ботинок, разыскивая эту хваленую любовь, но только потом понял, что она была чем-то большим, чем денежка или свистулька.
О любви ему рассказывали и мальчики постарше, те, кто уже испытал на своей шкуре, что это такое. Самые легкомысленные или, быть может, просто самые чокнутые мальчики. Мечтательно закатывая глаза, они говорили о ней как о чем-то, что нельзя увидеть или потрогать, и Ригель не мог не думать, что у них довольно глупый, но все же счастливый вид. Они напоминали потерпевших кораблекрушение моряков, убаюканных песней сирен.
Ему сказали, что настоящая любовь не кончается. Ему сказали правду.
Все попытки избавиться от нее оказались бесполезны. Она прилипала к стенкам души, как пчелиная пыльца, она манила и пленяла, не оставляя шансов на спасение; она была наказанием и наградой, нектаром и ядом; она подчиняла себе мысли, дыхание и слова, затуманивала глаза, заплетала язык, связывала по рукам и ногам.
Ника пронзила его грудь одним взглядом, разорвала на части в мгновение ока. Она безжалостно заклеймила его сердце своими глазами Творца Слез, а потом Ригель почувствовал, как она вырывает сердце из груди, и не успел ничего предпринять.
Ника ограбила его между вдохом и выдохом, оставив на месте сердца жука-точильщика, горячий зуд в груди. Она, эта бледная бабочка, с безжалостной грацией и нежной улыбкой оставила его истекать кровью, даже не прикоснувшись к нему.
Ему сказали, что настоящая любовь не кончается.
Однако ему не сказали, что она рвет все нутро, когда пускает в тебя корни.
***
Чем больше он смотрел на нее, тем труднее было перестать на нее смотреть.
Чудилось что-то милое в ее легких движениях, что-то детское, искреннее и наивное в ее поведении. Она смотрела на мир через решетчатые ворота, схватившись пальчиками за металлические прутья, и надеялась, мечтала о свободе так, как он никогда не мечтал.
Он наблюдал за тем, как она бегает босиком по некошеной траве, как согревает воробьиные яйца в руках, как натирает юбку цветами, чтобы она не казалась серой.
И Ригель задавался вопросом, как у столь хрупкого и глупого создания хватило силы причинить ему такую боль. Он отверг мучительное чувство с надменностью и упрямством маленького мальчика, каким он и был, упрятал его под своими косточками и кожей, надеясь таким образом задушить, уничтожить его в зародыше.
Ригель не мог его принять. Он не хотел его принимать: эта безымянная и ничтожная девчонка, которая ничего про него не знала, не имела права так запросто, без разрешения, забраться в него и разбить ему сердце, опустошить душу.
Однако в образовавшуюся в его груди воронку с пугающей скоростью засасывало все внутренние запреты и защитные механизмы, и Ригель прятал ее от самого себя, возможно, потому, что боялся ее, ведь признать ее существование означало бы признать неизбежность того чувства, к чему он совсем не готов.
Но еще вольготнее устроился внутри него жук-точильщик. Казалось, именно этот паразит подталкивает его к ней, дергая за нервы, о существовании которых Ригель даже не подозревал. Он толкнул ее в первый раз и почувствовал, как дрожат его руки,
Он смотрел, как она падала, видел, как она разбивает коленки, и убедился в своей правоте. У любви не бывает ссадин, настойчиво убеждал он себя, наблюдая за тем, как она убегает в слезах. Любовь не разбивает коленки и не распускает сопли. И этих доводов на тот момент оказалось достаточно, чтобы развеять сомнения, унять дрожь и прогнать тени.
Она не была Творцом Слез. Она не доводила его до слез, не вкладывала ему под веки хрусталики. Но его сердце плакало каждый раз, когда он смотрел на нее.
А может, говорил он себе, она подсовывала ему что-то другое, гораздо более ядовитое, чем радость или печаль. Какой-нибудь токсин, который обжигал, разъедал изнутри и отравлял. И теперь всякий раз, когда она смеялась,
