бы в таком хаотичном и грязном месте, каким было его сердце, для этого она слишком тихая и чистая.
И чем старше она становилась, тем яснее Ригель видел в ней беспощадную красоту, что не давала ему спать по ночам и заставляла зажимать в кулаке влечение вместе с простыней.
Чем взрослее становилась Ника, тем сильнее он горел мучительным желанием, тем меньше ему хотелось улыбаться, когда она плакала.
Именно в это время в Склеп пришел новый парень. Ригель не обращал на него внимания, слишком занятый борьбой с навязчивой и обременительной любовью. Но парень был не в своем уме, слегка чокнутый, если все-таки не побоялся к нему приблизиться. Ригель неплохо относился к сумасшедшим, их безрассудство его забавляло, к тому же они помогали отвлечься. Возможно, они могли бы стать друзьями, если б тот парень не был так сильно на него похож. Уж слишком часто он видел свое отражение в его ухмылке и во взглядах, полных зловещего сарказма.
— Как думаешь, Аделина сделала бы со мной то же, что делает с тобой? — услышал он однажды вопрос с ухмылкой.
Эта ухмылка раздражала Ригеля, но он чувствовал, что точно такая же приросла и к его губам.
— Хочешь с ней потусоваться?
— Почему бы нет? Или с Камиллой… Одна другой стоит.
— У Камиллы вши, — соврал Ригель с грубой, издевательской веселостью в голосе, которая на мгновение пригасила жжение в груди. Жук-точильщик, хранитель царапин и вздохов, дремал в лабиринте вен.
— О, тогда Ника, — услышал он, — ее невинное личико так и просит меня сделать с ней много всякого такого… Ты даже не представляешь, как она меня заводит. Думаешь, она будет ломаться? А это было бы весело… Но спорю, если бы я засунул руку ей между бедер, у нее даже не хватило бы сил меня оттолкнуть.
Он не чувствовал, как хрящи царапают костяшки пальцев. Он не чувствовал своих рук, свирепости, с какой они рассекли воздух и разрушили тот солнечный день.
Но он всегда будет помнить красный цвет крови под ногтями, появившейся там после того, как он протащил парня за волосы.
Он не забудет и ее взгляд, который он встретил следующим утром, — далекую вспышку света, адресованный ему безмолвный крик ужаса и упрека, который провалился внутрь, прямо в дыру, которую он в нем пробил.
Отвечая на горькую ухмылку насмешливой судьбы, Ригель начал улыбаться. Он улыбнулся, потому что ему действительно было очень больно.
В глубине души он всегда знал, что с ним что-то не так.
Когда их вместе забрали из приюта, Ригель почувствовал, как нить осуждения обвилась вокруг его сердца.
Перспектива увидеть, как она уходит, казалась ему невыносимой, поэтому остаться с ней всетаки лучше, и он сел за фортепиано. Отчаянный поступок, последняя попытка удержаться рядом с ней, связанной с ним слабыми нитями, которые она, беспечная, деликатно оборвала бы, только выйдя за ворота.
И только теперь он понял, что сам назначил себе наказание, и будет отбывать его вечно: даже в самых страшных кошмарах он не представлял себе более мучительного ада, чем жить рядом с Никой в одной семье и быть разлученным с нею.
Единственная причина, по которой он мог считать ее своей сестрой, — ее присутствие в его крови, токсин, который никогда не выведется из организма.
— Ты видел, как она на меня смотрела?
— Нет. И как она на тебя смотрела?
Ригель не обернулся, он продолжал складывать новые учебники в шкафчик, слушая этот разговор.
— Как будто умоляла меня уронить что-нибудь еще… Ты видел, как она сразу наклонилась, чтобы поднять мои учебники?
— Роб, — сказал его приятель, роясь в своем шкафчике, — надеюсь, ты не хочешь повторить историю с первогодками…
— Слушай, у этой все на лице написано. Она глазами об этом кричит. Те, кто с виду кажутся примерными девочками, на самом деле совсем не такие, а наоборот.
Через минуту Ригель снова их услышал.
— Ладно, посмотрим, сколько времени это займет, — весело заключил Роб. — Я даю неделю.
Если она раздвинет ноги раньше, в следующий раз в баре ты меня угощаешь.
Ригеля не удивила улыбка, словно прорезанная ножом на его челюсти, он увидел свое отражение в закрытой дверце шкафчика.
Он не мог перестать улыбаться, даже когда это отражение мелькнуло в глазах парня: удовлетворение от того, что тот рухнул на пол, оказалось слишком сильным, чтобы сдерживаться. Он навсегда запомнит выражение ее лица в тот момент. Периодически сквозь ее нежность проступала неукротимая сила и храбрость, которая сверкала в ее глазах.
«Однажды все поймут, кто ты есть на самом деле», — прошептала она тем голосом, который сидел у него в мозгу сколько он себя помнил. И он не смог сдержать любопытства, когда она находилась так близко.
«Да ну? — он давил на нее. — И кто же я?»
Он понял, что не может отвести от нее глаз. Сообразил, что дышит, только в ту минуту, когда Ника собиралась произнести окончательный приговор, потому что даже в полумраке она сияла нездешним, искренним, чистым светом. Он сходил с ума.
«Ты — Творец Слез», — припечатала она его.
И Ригель почувствовал, как приливная волна увеличилась: его пронзила глубокая дрожь, точильщик раскрыл челюсти, и смех был таким громким, что хлестал с его губ, как кровь из сердца.
Сдавило грудь, и было так больно, что только в этой горькой боли он мог найти облегчение, обманывая страдания ухмылкой, как он всегда делал, сглатывая их с вызывающей покорностью побежденного.
Он… Творец Слез?
О, если бы она только знала!
Если бы она знала, как сильно она заставляла его трепетать, и мучиться, и отчаиваться… Если бы она испытывала хоть малейшее сомнение… И эта мысль, возможно, была крупицей облегчения, теплой искрой, которая вспыхнула, но в следующее мгновение погасла от дуновения ледяного страха.
Он отвернулся от этой надежды, словно обжегшись, потому что правда заключалась в том, что Ригель не мог представить себе большего ужаса, чем видеть ее чистые глаза оскверненными мутными, колючими и безнадежными чувствами.
Он слишком поздно понял, что любит ее черной, голодной любовью, медленно убивающей и изнуряющей до последнего вздоха. Ригель чувствовал, как точильщик толкается, нашептывает нужные слова, подсказывает жесты, порой ему еле-еле удавалось его сдерживать.
Он смотрел, как она уходит, и в тишине, воцарившейся позади него, почувствовал еще одну дыру, бездну последнего взгляда, которым она его даже не удостоила.
