class="p">«Это был ты?»
Шипы. Колючки и шипы.
— Это ты положил ее в мой шкафчик?
Колючки и шипы, шипы, шипы… Он опустил глаза, уставился на доказательство своей слабости, на розу, которую он не смог не подарить, а должен был от этого удержаться. И теперь она оглушительно кричала о его вине.
Он обнаружил, что черный — это цвет конца. Конец тоски, и печали, и любви, которой не суждено сбыться. Символ настолько печальный и настолько подходящий, что Ригель задумался, а не выросла ли эта черная роза на истерзанной почве его сердца?
В любом случае это глупый порыв, просто в его решимости держаться от нее подальше образовалась трещина. Он, конечно, уже пожалел об этом, как раз в тот момент, когда застал ее в своей комнате с этой уликой из листьев и лепестков.
Он торопливо надел маску, которую держал наготове, скрывая под ней улыбку, настолько натянутую, что она грозила слететь.
«Я? — Он надеялся, что она не заметит, как напряжены его запястья. — Дарить цветок тебе?» Он произнес эти слова как можно более брезгливо, с отвращением, вытолкнул их из себя с сарказмом и наглостью и умолял ее в это поверить.
Ника опустила глаза и не смогла увидеть, с каким ужасом он смотрел на нее: на мгновение Ригель испугался, что она все поняла, и сомнение кольнуло его душу, ведь он увидел, как разваливается на куски его дерганая лживая жизнь.
Итак, он сделал единственное, что умел делать, использовал известное ему средство от страха: укусить и напасть, рассеять любое подозрение, прежде чем оно укрепится.
Ригель увидел, как потухли ее глаза, когда он вырвал у нее розу. Стоя перед ней, он с ненавистью отрывал лепесток за лепестком, желая сделать то же самое с пронизанным чувствами цветком, который носил в себе.
Когда они упали на кровать, все замерло. Вены зазвенели, а пульс грохнул с такой силой, что Ригель услышал, как он прорывается сквозь побеги и корни. Он впервые посмотрел ей в глаза. Смятение затуманило его взор, промелькнула надежда. Руки Ники, глаза Ники, губы Ники… Ника в одном дыхании от него, лежащая под ним. Он мог представлять это только в своих фантазиях.
Его как будто вырвали с корнем, и в этом безумии ему захотелось признаться, что он видит ее каждую ночь, что в его снах они еще дети и в ее образе всегда присутствует яркая деталь — свет, который делает ее совершенной. Он не может представить себе ничего чище.
Ему хотелось сказать, что он ненавидит ее за доброту, за то, что она всем улыбается, за ее бабочкино сердце, которое волновалось за всех без исключения, даже за него. Он знает, что о нем она не волнуется, просто так устроена и ведет себя так со всеми. Ригель хотел сказать так много, все это собралось на кончике его языка: пульсирующий хаос, нагромождение слов и эмоций, страхи и муки.
Его оттолкнули прежде, чем он успел что-либо сделать. И все рассыпалось дождем стеклянных осколков. Разрушилась и какая-то часть его самого, Ригель заплатил сожалением за каждую каплю надежды.
Она никогда не захочет быть рядом с ним, в глубине души он всегда это знал. И именно он устроил, чтобы они вместе оказались в этой семье.
И видя, как она убегает, он закрыл глаза, чтобы было не так больно.
Ему захотелось уйти оттуда. Он должен уйти от нее, от этого дома — он сойдет с ума, если снова услышит ее голос или увидит ее пальцы, когда она снова попробует прикоснуться к нему. Дождь промочил одежду, немного остудил эмоции. Сжав кулаки и стиснув зубы, Ригель расхаживая взад-вперед, как зверь, запертый в невидимой клетке.
— Ты! — крик прорвался через шум дождя.
Ригель увидел приближающуюся к нему фигуру. Немудрено догадаться, кто это. Ригель мысленно отогнал точильщика, когда парень приблизился.
— Леонард? — нерешительно пробормотал он, подняв бровь.
— Меня зовут Лайонел! — крикнул парень, будучи уже в нескольких шагах от него.
Ригель подумал, что, учитывая обстоятельства, ему без разницы, Леонард он или Лайонел. Оба имени раздражали. Все в этом парне ужасно его бесило.
— Скажи мне, Лайонел, почему ты слоняешься по этому району как какой-то маньяк? — Маньяк? — Лайонел разозлился еще больше. — Я маньяк? Что, черт возьми, ты несешь? — Он был на взводе. — Если здесь и есть чертов маньяк, так это ты!
Ригель одарил парня насмешливым взглядом, его рот скривился.
— Неужели? Тогда всем сочувствую, что я здесь живу, — сказал Ригель и увидел вспышки досады в устремленных на него глазах. — Что, конечно, к тебе не относится, а потому проваливай отсюда.
Ригель кусал его словами, как и всех остальных, но с бо`льшим сарказмом, с бо`льшим презрением — он вонзал в него зубы и старался сделать ему больно, еще больнее, очень больно. Этот промокший насквозь Лайонел казался ему смешным и жалким. Парень в ярости сжал кулаки.
— Твои гребаные уловки больше не работают! — прокричал он. — Думаешь, я не знаю? Думаешь, она мне не сказала? Ты не ее брат! Ты ничто, абсолютное ничто. Трешься вокруг нее, как будто имеешь на нее какие-то права!
Точильщик царапнул по запястьям, и Ригель потер их, закипая.
А что насчет этого парня? Какие права имел на нее он? Что он знал об их отношениях с Никой?
Что, по его мнению, он знал?
— А ты? — Ригель резко наклонился вперед. — Знаешь ее один день и уже имеешь на нее права, не так ли?
— Я — да, — ответил Лайонел и улыбнулся. — Ника весь день писала мне о том, что больше не хочет тебя видеть. Ей нужен я. — Он надавил на последние слова, словно давая пощечину сопернику. И Ригель почувствовал эту пощечину у себя на лице или, может быть, на сердце. Его как будто обожгло, по телу пробежал нервный спазм, пришлось сделать над собой усилие, чтобы не показать, что удар попал в цель.
Лайонел победно улыбался.
— Я ей нужен. Она только и говорит мне, что терпеть тебя не может. Ей противно жить с тобой в одном доме, видеть тебя каждый день. Она просто-напросто тебя ненавидит! И…
— Ого, как много она обо мне рассказывает, — язвительно заметил Ригель. — Очень жаль, что она никогда не говорит о тебе. — Он щелкнул языком. — Ни-ког-да, — произнес
