Бохай. Да и смысл стихотворений был безобиден: тот, кто это писал, лишь немного обелял деяния демонов, доносил до читателей мысль, что у них тоже есть чувства, как у людей. Но ближе к середине изложенное, словно набираясь храбрости, стало все больше походить на оду любви к темным богам. Можно было бы подумать: это просто слова, что в них такого? Но содержание быстро приобретало грязный подтекст. Автор сборника умело играл с двусмысленными выражениями, проверяя читающего господина на испорченность. Книжонка, пропитанная довольно чувственными строками, облачилась в посредственную литературу, от которой любой уважающий себя господин начнет плеваться.
И Го Бохай, державший сейчас эту грязь в тонких руках, испытывал отвратительные чувства. Слова в некоторых строках были вульгарными и отталкивающими, но все же не заходили за черту явного бесстыдства. А еще эти пометки воспитанника напротив многих фраз, что не давали покоя Го Бохаю: «В даль я ушел, на время покинув тебя…», «…небо над головой освещает мой путь…» Подчеркнутых рукой наследника строк было много, но они никак не складывались в единую картину, и было непонятно, что именно хотел сказать этим У Чан.
Го Бохай так увлекся отдельными фразами, вырванными учеником из контекста, красивыми и ни капли не испорченными, что не заметил, как сам долистал до страницы с загнутым уголком. Дальше он читал каждую строчку, темнея, как туча. Складывалось впечатление, что У Чана не сильно заботило написанное здесь свинство, он будто игнорировал его или не понимал и выбирал поистине поэтичные предложения.
«Почему У Чан не говорил, что ему нравится поэзия? Я бы попросил слуг купить ему по-настоящему хорошие книги», – подумал Го Бохай.
Раздался тихий стук в дверь, но он отреагировал не сразу. Сначала Го Бохай сомневался, не Сянцзян ли за дверью, но после понял, что звук совсем непохож на уже привычный и хорошо знакомый ему стук клюва о дерево.
Го Бохай отложил сборник, открыл дверь и оторопел: поначалу он подумал, что это одна из служанок, что отвечала за уборку его спальни, только с распущенными волосами, однако тут же он узнал в девушке Минь-Минь. Она смотрела в пол поникшим взглядом и рукой прикрывала лицо от взора господина.
– Что-то случилось? – твердо спросил он, напугав своим грозным тоном девушку, так что она вздрогнула. Минь-Минь поклонилась и, сдавливая всхлипы, тихо произнесла:
– В-в-вас ждет госпожа…
Мужчина прищурился и внимательно осмотрел дрожащую перед ним. Заметив красноту на ее лице, которую не могли скрыть ни волосы, ни маленькая ручка, он не смог сдержать вопроса:
– Это она сделала?
Служанка ничего не ответила, но в подтверждение его догадок посильнее прикрыла распухшую от сильного шлепка щеку.
По велению госпожи У он направился к мостику. Чем ближе Го Бохай подходил к домику воспитанника, тем отчетливее слышал крик, доносившийся из глубины поместья: из покоев главы клана раздавались брань хозяйки горы и металлический звон, из чего было ясно, что она швыряла бронзовые блюда в разные стороны.
Как только владыка вновь покинул гору Хэншань, эта женщина снова стала проявлять вопиющее неуважение к окружающим. Вот бы сейчас увидел это Сянцзян, что, сидя на ветке, глумился над простотой подчиненных, над тем, как они заблуждаются насчет «доброй» госпожи. Он бы точно не сдержался и загаркал в смехе на всю округу, выкрикивая:
– Ну что же вы бежите от своей госпожи? Ради бога и кошка мышку не тронет!
Дойдя до источника шума, Го Бохай стал невольным зрителем того, как под фразу «пошли вон!» все слуги выбежали из покоев и скрылись за одним из домов, даже не поприветствовав господина. Он аккуратно, не желая стать мишенью для кинутой тарелки, заглянул в приоткрытую дверь. Женщина, сидящая на полу у чайного столика, заметив его, язвительно заговорила:
– Ну что ты как чу-жой! Заходите, уважаемый Го Бо-хай.
Она по слогам произнесла слово «чужой» и его имя, и это насторожило наставника. Он не торопясь зашел внутрь и, закрыв за собой двери, поначалу изъявил желание остаться у них, а не проходить в глубь комнаты.
Госпожа была сама на себя непохожа и выглядела в разы хуже, чем во время организации церемонии Посвящения будущих богов: растрепанные волосы, мятые одеяния и красные, припухшие от слез глаза. Если ранее она производила впечатление статной, благоухающей, истинной хозяйки горы Хэншань, внушала страх и уважение, то сейчас ничем не отличалась от зареванных служанок, что выбежали из ее покоев минутой ранее. Го Бохай в данную секунду испытывал к ней лишь жалость.
Бах! – женщина, не поднимая головы на стоявшего в дверях, ударила по столику, и деревянная поверхность затрещала.
– Сядь! Быстро!
Го Бохай решил исполнить ее желание и неторопливо прошел вперед. Обойдя раскиданные по полу вещи, он уселся напротив озлобленной и со спокойствием и благоговением поинтересовался:
– Что же случилось у госпожи, что она выглядит так, будто в ее семье кто-то скончался на поле битвы? Насколько мне известно, все хорошо.
Женщина приподняла голову и, бросив взгляд исподлобья, сквозь зубы прошипела:
– Ты…
– Я? – удивился Го Бохай. – Но что же этот достопочтенный такого сделал, что довел вас до рукоприкладства?
Ладонь, что недавно ударила по столику, а еще ранее – по служанке, собралась в кулак.
– Что тебе нужно от У Чана?
От заданного вопроса наставник слегка растерялся и удивленно вытаращился на собеседницу.
– Чего ты добиваешься все это время? Дожидаешься, когда он станет богом, чтобы после забрать его душу?
Выражение лица Го Бохая изменилось: тонкие брови, выражавшие удивление, вернулись в исходное положение, а недоумевающая и нервная улыбка вмиг стерлась.
– Я не понимаю, о чем ты говоришь.
Резкая смена интонации и неуважительное обращение к госпоже разозлили ее сильнее, и она, вновь стукнув по столу, закричала:
– Достаточно этих притворных улыбок! Озвучь мне истинную цель, для которой тебе нужен мой сын!
– Ох, сын… Неужели впервые в жизни ты вспомнила, что тебя неугодным, нерадивым, никчемным, а тут вдруг…
– Молчи! – выкрикнула госпожа и на этой фразе швырнула скомканный листок бумаги в лицо сидящего перед ней. – Красиво лепечешь, вот только я знаю истинную твою сущность.
Го Бохай попытался отвернуться от брошенной в него бумажки, как от пощечины, но она все же коснулась его лица, на котором сохранялось каменное выражение. Словно ничего не произошло, он поднял скомканный листок и развернул его.
– Ты решил обыграть наш уговор, не так ли?
Вскипевшая до безумия женщина схватилась за его руку, впиваясь ногтями в нежную плоть, и потянула на себя. Более Го Бохай терпеть не мог. Он вырвал свою кисть из плена, повалив госпожу на пол, и поднялся на ноги, сжимая исписанный листок в руке.
– Ты забываешь, с кем говоришь, – глубоким голосом произнес он. – Ничто не вечно в этом мире, как и мое терпение.
Женщина, продолжая лежать в его ногах, не поднимала головы.
– В нашем прошлом остался неразрешенный уговор, который ты, госпожа, похоже, удачно позабыла. Неужели та ночь на рисовых чеках твоего обедневшего отца стерлась из памяти? Тогда ты предстала передо мной в отчаянии, опустила колени в погибшую почву, моля о помощи. Твой долг передо мной велик, так как я выполнил твое желание. Или позволь мне напомнить о более темной странице в твоей истории. Как ты хотела пожертвовать тем, кого носила в утробе, в обмен на благую жизнь и семейное счастье рядом с главой клана У. – Го Бохай с холодным, внушающим ужас выражением лица склонился, и его слова струились, как ледяная река: – Пожелаю – присвою душу наследника себе, – голос его был четким и безжалостным, от которого госпожа на мгновение замерла, забыв обо всем на свете. – А пожелаю, могу и раскрыть твоему любимому супругу, как именно упавшая на дно нищеты превратилась в превосходную хозяйку горы Хэншань.
– Ты… ты не смеешь…
– Отчего же? Посмею, если и впредь будешь забывать, кто тут хозяин.
На этих словах женщина не сдержалась, и из ее глаз полились слезы отчаяния. Она пыталась что-то выдавить из своих уст, цепляясь и подтягивая к себе подол одеяний стоявшего перед ней. Ее судорожные попытки призвать к милосердию Го Бохая оставались безответными. Одним движением он вырвал подол, не обронив ни слова, развернулся и захлопнул за собой дверь, оставив госпожу
