попыталась сорвать сорняк, проросший в рисовом поле. Такой довольно большой, чтобы дотянуться до него с мостика, но…
Мэн Чао и У Чан напряглись, затаив дыхание.
– Я никак не могла его вырвать…
«И что в этом такого страшного? – подумал Мэн Чао, слегка улыбнувшись. – Разве это переживание стоит пролитых слез?»
– И… дернув его посильнее, я… я свалилась прямо в воду!
– Что?! – оба юноши воскликнули так громко, что сидящие за соседними столами с интересом посмотрели на троицу. Луань Ай вновь скрылась за тканью своего одеяния, как полевой жаворонок за высокой травой, а два господина недоумевали:
– С виду так и не скажешь!
– Почему вы нас не позвали? – в один голос едва ли не завопили они.
– Ну как же я могла, тогда бы вся деревня собралась! Я испачкалась в грязи и водяных растениях. И при этом испортила жителям Та несколько посадок своим неуклюжим телом!
У Чан и Мэн Чао взглянули друг на друга и поняли, что все их вопросы действительно глупы и не к месту. И правда, как бы это выглядело? Будущая богиня, барахтаясь в глинистой земле, пытается забраться обратно на мостик и призывает своих спасителей. На этот шум и правда собрались бы не только жители Та – сбежались бы и все избранные Небесами, а увидь это представление старейшины, в летописи наверняка появилась бы заметка о будущей богине с Востока: «любительница грязевых ванн».
– Но тогда, – аккуратно поинтересовался Мэн Чао, – как вам удалось привести себя в порядок?
– Ж-жители… – промолвила Луань Ай и отвернулась от них.
Видимо, предположили У Чан и Мэн Чао, наследница смогла выкарабкаться самостоятельно и, сдерживая слезы, вместе со своим слугой обратилась за помощью к жителям деревеньки. И тому было подтверждение: с самого утра Луань Ай, встречая кого-то из местных, неизменно била ему поклон… Но никто и подумать не мог, из-за чего. Люди здесь оказались настолько добрыми и бескорыстными, что не устроили лишнего шума из-за произошедшего, а тайком помогли бедняжке, постирав и высушив ее церемониальные одеяния. Наверняка у жительниц ушла вся ночь и все силы. И при этом никто из них не позабыл о разнице положений, поэтому продолжали кланяться ей так же низко, как она им.
У Чан взглянул на местных, сидевших за отдельным столиком. Это был его народ – народ Севера, и по его душе густо растеклась гордость от осознания того, как эти простые люди были готовы помочь попавшему в беду, не ожидая за это вознаграждений. К тому же он заметил и оценил разницу между местными и жителями города Тяньцзинь. Последние в его глазах были надоедливыми, наигранно улыбчивыми и пропитанными корыстью до кончиков пальцев. Как бы наставник ни пытался усмирить негодования воспитанника, реагирующего на жителей подножия горы Хэншань, юный наследник продолжал презирать горожан. Казалось, что каждый, проживающий в Таньцзине, скрывал под своими губами стекло, которое не позволяло ему улыбнуться более естественно.
Здешние люди были другими. Они, сидя за спинами будущих богов в самом дальнем углу, улыбались искренне, хотя и не так часто, как хотелось бы, заботливо гладили детей по голове, делились угощениями и тихо смеялись. И все это при том, что сам владыка Севера выгнал их мужчин из собственных домов ради спокойствия на границах. Сколько этим бедным женщинам и детям жить в ожидании их возвращения? Месяц, два или полгода? И ни разу за все время пребывания здесь У Чан не услышал от них возмущений, слез и причитаний о тяжелых днях. Те горожане, которых он не понаслышке знал, давно бы уже собрались в недовольную толпу и без попыток разобраться в вопросе принялись обсуждать, как они любят главу Севера и как он к ним несправедливо жесток. Многие изданные указы главенствующего отца сын не понимал, но оспаривать или обсуждать с ним не решался: все же достопочтенному главе куда виднее, как именно поступить, чем не смыслящему ничего в политике юному наследнику.
Подвинув тарелку с угощениями из сладких ма́ньтоу[51], Мэн Чао обратился к будущей богине с Востока:
– Юная Луань Ай, прошу, угоститесь хоть кусочком, мне очень жаль, что все так вышло прошлой ночью, впредь я обещаю быть внимательнее и ближе к вам.
Его слова разом сняли переживания восточной красавицы. Она опустила рукав, кивнула юноше в знак признательности и взяла маленькую булочку. Даже во время трапезы Луань Ай была абсолютным воплощением представлений о благочестивых красавицах Поднебесной: маленького роста, с аккуратными чертами лица, нежно-персиковой кожей и серыми, как грозовые тучи, глазами, темно-русыми пышными волосами и кротким, тихим, послушным нравом, она походила на куколку, которой восхищались все без исключения. Но кем же восхищалась она?
У Чан давно заметил за ней странность: девушка назойливо мельтешит перед ним, а юноша, сидящий сейчас рядом, смотрит на нее, как на божественный знак. Да, Мэн Чао посмеивается над ее неправильным произношением, видит ее кротость, которая северного господина немного раздражает, но продолжает смотреть на нее, как на неповторимое произведение искусства, которым можно любоваться бесконечно.
Самого же Мэн Чао нельзя было назвать красавцем, что было достаточно странным для Востока: считалось, что юноши и девушки оттуда – самые утонченные и красивые во всей Поднебесной, прямо как… учитель. У Чан, сравнив грубоватое лицо товарища и прекрасный утонченный лик своего наставника, который, кстати, был южанином, вызвал в памяти образ Го Бохая: тонкие руки и длинные пальцы, которыми он то и дело касался его, полные губы, что растягивались в улыбке только при нем, темно-серые глаза и волосы цвета каштана, как… как у Луань Ай! Сердце наследника тоскливо заныло от воспоминаний, уши загорелись, как два уличных красных фонарика, а укороченные серебряные пряди у лица вполне удачно скрыли зардевшиеся щеки. Он резко схватил палочки и принялся набивать рот едой, отвлекая себя от ноющей боли в груди. Нехотя проглотив пищу, у которой внезапно пропал всякий вкус, У Чан взглянул на солнце, что только начинало лениво всходить из-за горизонта, вновь и вновь повторяя про себя одно-единственное слово: «Учитель».
Глава 14
То, что должно быть скрыто
Спустя несколько мучительных и тоскливых дней после отъезда молодого господина Го Бохай наконец начал приходить в себя. Ни чтение, ни восхождение на злосчастную гору, где был повергнут Кукловод, ни купание в ледяном водоеме, ни собирание голубых цветов на вершине горы не могли успокоить его сердца и прервать бесконтрольный поток мыслей о двоих: воспитаннике и демоне Тьмы. Одиночество тяжело давалось этому наставнику.
Как только наследник в сопровождении других юных господ и своры слуг спустился к повозкам, ворон взмыл в воздух и, следуя за их удаляющимися силуэтами, пропал из вида Го Бохая. Красные экипажи и черная птица быстро исчезли за поворотом.
Взвинченный и нервный, Го Бохай зашел в свои покои. Он походил вокруг столика, постоял у зеркала, прошерстил пожелтевшие страницы и остановил внимание на одной маленькой книге, зажатой между томами на полке. Она не просто так приковала его взгляд: это был тот самый сборник пошлых и грязных стихов, посвященных демонам. Тот, что был отобран у юного господина в день начала его тридцатидневного наказания. Немного порывшись в закромах своей памяти, Го Бохай выудил оттуда кое-что: в тот день госпожа ужасно гневалась, чем отвлекла его, и он напрочь забыл уничтожить эту маленькую желтую книгу[52]. Вместо этого он бросил ее в груду других. Наверняка сборник стихов оказался средь полок благодаря Минь-Минь, что с уважением отнеслась к книге и прибрала ее к остальным.
Его рука дрогнула, и книга свалилась, обнажив разворот с загнутым на одной странице уголком. Го Бохай взглянул и заметил несколько мазков туши, которые показались ему крайне любопытными. На каждой странице, вплоть до листа с загнутым уголком, были пометки, сделанные учеником: некоторые строки подчеркнуты, а местами исписаны рукой воспитанника, но так небрежно, что даже наставник не смог их разобрать.
Го Бохай уселся на пол между кроватью и столиком и принялся с первой страницы изучать написанное неизвестным автором. Поначалу все было довольно неплохо: здесь были и красивые обороты, и весьма знакомые выражения, переписанные по-своему из знаменитых на всю Поднебесную поэм. «Вполне выразительно и грамотно», – подумал Го
