нейтралитета: интернационализация Проливов (с русской станцией в Босфоре), очевидно, должна была быть по окончании войны предъявлена в качестве обстоятельства, не нарушающего территориальной неприкосновенности Турции. Эта же самая интернационализация Проливов очень скоро после этого была признана худшим из решений вопроса о Проливах; сторонников ее в России, как мы видели, и до этого почти не было — существующее положение признавалось во всех отношениях более выгодным. Внезапное принятие этого решения объясняется, очевидно, полнейшей растерянностью, неизменно наступавшей, когда надо было остановиться на определенном, ясном решении.
Могли ли «сильные возражения со стороны Англии», о которых говорил Кривошеину Палеолог, а Сазонову — Бьюкенен, отразиться «превентивно» на загадочной истории благополучного ухода, под «контролем» английских судов, «Гебена» и «Бреслау», в Константинополь? Турецкий посол в Берлине в телеграмме от 17 октября своему правительству убежденно говорит о «макиавеллизме» Foreign Office, лишившем этим способом всякого значения предположения русского морского штаба, согласованные с английским правительством (при переговорах об англо-русской морской конвенции в мае 1914 г.) об операциях в Проливах. Мы можем лишь зарегистрировать это мнение в связи с выясняющейся сложной политической конъюнктурой и с оговоркой, что шифрованная телеграмма Мухтар-паши могла быть рассчитана на передачу русскому правительству.
Во всяком случае, подозрения турецких государственных деятелей, признанные, впрочем, основательными после объявления войны и русскими официальными изданиями[155], имели под собою, как мы видим, твердую почву.
Вступление Турции в войну упростило положение. Бьюкенен в первую же минуту отметил, что война с Турцией «должна быть встречена сочувственно широкими кругами русского общества, убежденными, что Россия из войны с Германией и Австрией не извлечет никаких значительных выгод». Эти «широкие круги», тяготевшие к великодержавному национал-либерализму, стремившемуся через войну взять власть в свои руки, нашли теперь точку приложения для своей либерально-патриотической агитации и пропаганды. Правительство, начавшее войну с Германией в убеждении, что уступка в австро-сербском конфликте означала бы по меньшей мере дворцовый переворот, — это правительство, возложившее на Россию бремя войны с единственной целью спасения короны Николая II, теперь получило возможность предъявить «русскую» цель войны и собственную «национальную» политику. Это положение русского правительства, как мы видим, сразу же было учтено союзной дипломатией, и английское правительство не могло не видеть, что оппозиция русским пожеланиям в отношении Проливов и Константинополя сделала бы невозможным для русского правительства продолжать войну [156].
9 ноября Грэй в разговоре, имевшем целью побудить русское правительство отказаться от военных операций на персидской территории, сказал Бенкендорфу «историческую» фразу: «Если Германия будет раздавлена, судьба Проливов и Константинополя не может быть решена на этот раз иначе, как сообразно с русскими интересами». Грэй с величайшей осторожностью действовал в этом вопросе, имея в виду, можно думать, не только оппозицию в британских правящих кругах этой уступке, но и повышение цены этой уступки в глазах царского правительства. За эту уступку нужно было выторговать, по крайней мере, свободу действий в Египте и в «нейтральной» зоне Персии. Поэтому Грэй не поручил Бьюкенену сообщить Сазонову столь приятную новость, а лишь «намекнул ему, хотя и не в такой ясной форме»…
Этот стимул к продолжению Россией войны до победы и до собственного истощения делается предметом неусыпного внимания английской дипломатии: 10 ноября Бьюкенен напоминает, что и острова Имброс и Тенедос входят в сферу Проливов, и вопрос о них не может решаться без согласия русского правительства, и 12 ноября это подтверждается меморандумом, врученным Сазонову Бьюкененом.
13 ноября король «неожиданно заявил» Бенкендорфу: «Что касается Константинополя, то ясно, что он должен быть вашим». Наконец, 14 ноября, в связи с тем же вопросом об отказе России от операции на персидской территории, чрезвычайно волновавшим английское правительство по той понятной причине, что операции с этой стороны против Турции имели более всего шансов на успех и угрожали распространиться на Месопотамию, Сазонову вручается меморандум английского посольства, кончавшийся словами: «Но сколько бы Россия и Великобритания ни ограничивались в своих действиях против Турции обороной вплоть до благоприятного исхода борьбы с Германией, от которого зависит все остальное, сэр Эд. Грэй полагает, что поведение турецкого правительства сделало неизбежным решение турецкого вопроса во всем его объеме, включая вопрос о Проливах и Константинополе, в согласии с Россией. Разрешение этого вопроса, конечно, будет достигнуто после германского поражения, независимо от того, будет ли фактически низвергнута в ходе ныне осуществляемых военных операций турецкая государственность».
Мы подчеркнули слова, устанавливающие не только подчинение русских военных операций главной союзнической цели — разгрому Германии, но полную обусловленность этим разгромом Германии «решения турецкого вопроса во всем его объеме, в согласии с Россией». Меморандум этот является, таким образом, первым основным документом военного времени в деле «найма» России для продолжения войны[157]. Ответ Сазонова (16 ноября) гласил: «Благоволите выразить сэру Эд. Грэю искреннюю мою признательность за сделанное Вам[158] заявление, что, в случае поражения Германии, вопрос о судьбе Проливов и Константинополя не может быть разрешен иначе, как согласно нашим пожеланиям». Таким образом, условия «найма» были приняты. Если бы война — каких бы жертв она ни потребовала от России — окончилась не поражением Германии, а хотя бы компромиссным миром, никаких обязательств перед Россией Англия не сохраняла. Однако, в дополнение к обеспечению русской помощи, английское правительство немедленно же потребовало вполне реального вознаграждения для себя за свое совершенно условное согласие «вознаградить» в будущем Россию. Не дожидаясь поражения Германии, оно тут же (18 ноября) заявило памятной запиской Бьюкенена Сазонову «о намерении Англии аннексировать Египет, так как при создавшемся положении только эта аннексия может обеспечить английские интересы». Сазонов ответил, что «не встречает вообще препятствий к осуществлению означенного намерения; теперь же, ввиду согласия Англии на разрешение вопроса о Проливах и Константинополе, я с особенным удовольствием заявляю о согласии императорского правительства на предположенное присоединение Англией Египта». На проекте этой телеграммы Николай II расписался словом: «Отлично». По-видимому, он полагал, что этим половина дела сделана: раз Англия взяла «авансом» Египет, значит, сделка имеет серьезный, деловой характер… Между тем предшествующие переговоры о соблюдении нейтралитета персидской территории (при которых для Бенкендорфа, окончательно надевшего английскую ливрею, «становилось все более и более очевидным, что принципом, лежащим в основе политической гармонии между тремя союзными державами Согласия, является охрана неприкосновенности и нейтралитета держав второго ранга») велись Грэем на основе настойчивых заявлений, что факт нарушения русскими войсками этого нейтралитета «неминуемо вызовет на Востоке настолько сильное возбуждение, что оно, несомненно, отзовется на усилиях, делаемых Англией во Франции», то есть потребует усиленной отправки на Восток английских войск. Одним из аргументов Алексеева в пользу мира с Турцией
