пришлось, при попытке спастись от необходимости очистить Перемышль и Львов, перебросить не на Босфор, а к Львову. Сообщая об этом 1 мая 1915 г., Кудашев утешает Сазонова тем, что в Одессу прибывают другие войска, «так что обещанный нами англичанам корпус для десанта всегда был и будет наготове, когда потребуется».
В сентябре Кудашев отмечает, как мы видели, «скептицизм» Алексеева, а в октябре пишет: «Положение, созданное решением Болгарии присоединиться к нашим врагам, считается ген. Алексеевым настолько серьезным, что он мне категорически заявил, что мы из него не выйдем, если не заключим мира с Турцией. На мое замечание, — продолжает Кудашев[146], — что такой мир, даже если бы его удалось заключить (к чему имеются почти непреодолимые технические трудности), обозначал бы крушение всех наших надежд на разрешение больного константинопольского вопроса, ген. Алексеев ответил: „Что же делать? С необходимым приходится мириться“».
Как мы видим, вопрос теперь уже первым военным авторитетом ставился так: либо отказ от надежд на Проливы и Константинополь и мир с Турцией, либо отказ от надежд на улучшение военного положения и на благоприятный исход войны для России.
Из дальнейшего разговора с Алексеевым Кудашев получил следующие пояснения.
С установлением связи между Германией и Турцией (прорыв Сербии) положение станет совершенно безнадежным. «Мы и теперь не можем справиться с Германией, — что же будет, когда ее ресурсы увеличатся?» Очевидно, новые ресурсы нужны и России, а взять их можно только освобождением кавказской армии (а у союзников — их галлиполийского десанта) и открытием морского пути через Проливы для подвоза боевых снаряжений и для вывоза хлеба, то есть для облегчения экономического и финансового положения. И только тогда «создастся положение, при котором разумно можно будет рассчитывать на достижение цели войны: изгнания врага из наших пределов и сокрушения опасной для нашего существования военной мощи Германии. Преследовать иные цели — значит гоняться за миражом»…[147]
Далее Кудашев пишет, что он просил Алексеева лично ознакомить Сазонова с этим пониманием целей войны, и Алексеев, согласившись на это, поручил ему, Кудашеву, составить в этом смысле письмо и дать его Алексееву на подпись. Но три раза Кудашев спрашивал Алексеева, прочел ли он данный ему проект этого письма, и неизменно получал в ответ отговорку на отсутствие свободного времени. Очевидно, письмо это так и не было подписано и послано, под тем же предлогом и, надо думать, не из-за тех «господствующих в Министерстве иностранных дел настроений», которые побуждали Кудашева, по его словам, не поднимать самому этого вопроса, а лишь слушать Алексеева. Можно думать, что Алексеев понимал, что отказ от «миража» — если бы он и привел к миру с Турцией — затрудняет, даже делает невозможным продолжение войны с Германией. Отсюда и его горячее желание заменить письмо «устной беседой с Сазоновым по всем вопросам». Сам же Кудашев, уступая «господствующему в министерстве настроению», предлагает компромисс между «скептицизмом» Ставки и оптимизмом министерства: если бы прорыв Проливов даже удался союзникам, заключить все-таки мир с турками на основе «сохранения за ними их столицы и какой-нибудь (!) русско-французско-английской опеки, обеспечивающей нам свободное пользование Проливами. При установлении гарантий свободного по ним судоходства Англию и даже Румынию можно было бы привлечь к такому решению вопроса».
Из документов, относящихся к переговорам между союзниками об опубликовании соглашения о Константинополе, мы увидим, какую эволюцию проделала Англия (то есть ее правительство и «общественное мнение») в «больном вопросе» о наследстве «больного человека» за один 1915 г. Сомнения и «скептицизм», колебания и попытки к отступлению от целей войны становились, конечно, им известны. Важнейшей задачей англо-французской дипломатии стало подхлестывать российскую «серую скотинку» при помощи русских «патриотических кругов». Поэтому до возникновения взглядов, характеризуемых письмами Кудашева, Англия, хотя уже и «подписала вексель» на Константинополь, под всевозможными предлогами оттягивала опубликование этого соглашения, — когда же в русских правящих кругах определилось настроение, отмеченное союзниками как склонность к сепаратному миру, Англия, напротив, стала энергично добиваться опубликования этого соглашения, тем энергичнее, чем уклончивее становилась позиция царского правительства после отставки Сазонова.
Мы пока еще находимся на грани этих двух эпох. В правящей, официальной России господствует еще единство взглядов: трещина только что и еще совершенно незаметным образом расколола это единство. Царь «не допускает» иного решения «больного» вопроса, кроме наиболее радикального. С другой стороны, алексеевская идея сепаратного мира с Турцией, опиравшаяся, как мы увидим из соответствующей группы документов, на некоторые выступления турецких, оппозиционных правительству, кругов, потеряла практическое значение после обозначившегося крушения дарданелльской авантюры. 18/31 октября Кудашев писал Сазонову: «О сепаратном мире с Турцией Алексеев больше со мною не говорил. Я думаю, что он убедился в невозможности такого мира теперь».
Однако взятие Эрзерума внезапно ставит на очередь опять вопрос об этом мире, и Алексеев 4/17 марта 1916 г. приглашает Кудашева обсудить с ним вопрос, каким образом использовать этот неожиданный успех, и затем поручает ему передать Сазонову следующие соображения по этому вопросу:
«Каковы бы ни были наши надежды и расчеты на использование вмешательства в войну Турции, чтобы вознаградить себя за ее счет при заключении мира, мы должны признать, что эти расчеты не оправдались и едва ли могут оправдаться в течение этой войны. Чем дольше длится она, тем труднее для нас какие-либо новые особые предприятия после ее окончания. Завладение Проливами, несомненно, явится таким новым особым[148] предприятием. В этом вопросе мнения генералов Данилова и Алексеева вполне сходятся… Для нас важно достижение главной цели, а главной целью должна быть победа над главным неприятелем, над тем, от которого зависит восстановление нашей государственной границы, возвращение утраченной территории. Главный наш противник — Германия, и так как несомненно, что для нас несравненно важнее вернуть, например, Курляндию, нежели приобрести Проливы, то первым и главным делом должно быть сокрушение Германии. Задача эта настолько трудная, что для ее выполнения требуются все усилия и все жертвы. Одною из таких жертв должен быть отказ от некоторых наших надежд. Что же нам может дать сепаратный мир с Турцией? Предложить ей таковой мы могли бы без ущерба для наших реальных интересов (и лишь откладывая на новый срок завладение Проливами) на основании status quo ante bellum, с восстановлением капитуляций и всех прочих наших договорных прав. При этом пришлось бы потребовать удаления германцев, взамен чего обещать защитить Турцию от Германии…»
Мир с Турцией дал бы для борьбы с Германией победоносную кавказскую армию и английские войска из Египта; он «перевернет все на Балканах в нашу сторону, даст нам соприкосновение с союзниками…
