тоже затруднительно. Наконец, русский флот и десант отсутствовали, что лишало русское правительство возможности настаивать на продолжении операции. Правда, Янушкевич 2 апреля (20 марта) письменно изложил Сазонову общеизвестные данные, на основании которых Сазонов должен был отвести ссылку на то, что Россия не участвует в дарданелльской операции. Но это не меняло положения: ликвидация дарданелльской операции напрашивалась не только с точки зрения отказа от дальнейших жертв, но и с точки зрения «высшей» политики. Момент для этой ликвидации пока еще не наступил: еще готовились к оккупации Константинополя, разрабатывали планы управления городом и штаты временной администрации. Но «сложность предприятия» сразу же дала себя почувствовать.
Ответ Сазонова на английский меморандум давал, конечно, удовлетворение Грэю по всем пунктам, в частности в вопросе о транзите и свободе плавания коммерческих судов; по поводу мусульманских святых мест он поставил лишь вопрос об отделении халифата от Турции и о том, будут ли созданы новые независимые государства; по поводу превращения нейтральной персидской зоны сделал существенную оговорку о признании за русским правительством полной свободы в северной зоне, а также об исправлении в трех пунктах границы «сферы русского влияния» и выделил вопрос о железнодорожных концессиях и, наконец, потребовал признания сферой русского влияния северной пограничной области Афганистана, с признанием взамен этого притязаний Англии в Тибете.
Между тем у Сазонова не было в руках письменного обязательства со стороны французского правительства, и у Извольского дело не шло дальше отговорок и невыполнявшихся обещаний Делькассе. В объяснение этих неудач своих Извольский 28 марта ссылается на следующие препятствия: в некоторых парижских влиятельных кругах требуют интернационализации Константинополя и нейтрализации Проливов, под влиянием заинтересованных в Турции финансистов; затем — «личные взгляды Пуанкаре, все еще проникнутые традициями французской восточной политики, будут, вероятно, чинить нам затруднения, даже вопреки воле правительства»; наконец, французы и англичане несут тяжелые потери у Дарданелл, а «наше участие в общем предприятии ничем еще фактически не проявилось». Из этого Извольский делает свой неизменный и простой вывод: надо оказаться в положении «beati possidentes», то есть присвоить себе главную военно-морскую роль при занятии Константинополя, ибо только в этом случае его, Извольского, усилия бороться с враждебными течениями в Париже увенчаются успехом. В довершение неприятности, из Стокгольма был пущен слух о существовании между Англией и Францией соглашения о Константинополе, направленного против России. Лишь 10 апреля вербальной нотой на имя Сазонова Палеолог сообщил о согласии французского правительства на русский меморандум 4 марта, «при условии, что война будет доведена до победного конца, и в случае осуществления Францией и
Англией их планов на Востоке, равно как и в других местах, как это сказано в русской памятной записке».
Легко убедиться, что ничего похожего не было сказано в русской памятной записке[175]. Эта грубая неточность весьма характерна не только для данного документа, но и для всего соглашения в целом. Как бы то ни было, сделка была теперь оформлена между всеми тремя союзниками. В этом окончательном своем виде она ставит условием не только достижение победы, но и «осуществление Францией и Англией их планов на Востоке, равно как и в других местах». В момент заключения ее эти планы не были известны. Они были формулированы и скреплены союзниками позднее, и Англия и Франция имели полную возможность довести эти планы до пределов невозможного[176]. Условие это было формулировано, как мы видим, таким образом, что дело шло об осуществлении не только конкретных притязаний Англии и Франции в свою пользу, но их «планов на Востоке, равно как и в других местах». Война кончилась победой, но наступил ли этот момент осуществления планов Англии и Франции, когда только и вступало в силу соглашение о Константинополе и Проливах? И если бы осуществление их влекло за собою и после 1917 г. вступление в силу этого соглашения, не затруднилось ли бы это осуществление в каких-либо местах? Кому пришлось бы, наконец, разгрызать крепкий турецкий орех и кто отказался бы от удовольствия сломать на этом орехе зубы русскому медведю, — по способу, примененному при англо-греческом наступлении на Турцию? Поистине, только «вульгарное невежество» могло придать веру этим обязательствам, если бы даже они были не так ловко средак-тированы, и тот член Государственного совета, который, выслушав хвастливый рассказ Сазонова о добытых им для России Проливах и территориях, обратился к Розену со словами: «Et dire que ça c’est un ministre des affaires étrangères, — mais c’est effrayant!», имел полное основание испугаться за будущее.
Осенние сообщения Извольского показывают, что этот злополучный «баловень судьбы» впал как бы в полное уныние и ничтожество. Его окружает в Париже враждебная атмосфера. Не только Пуанкаре превратился из вернейшего друга в источник препятствий; «возбуждение против России… с каждым днем усиливается в здешних парламентских, газетных и даже правительственных кругах». Россия виновата в разгроме Сербии, она должна спасти Сербию своими бесчисленными мужиками. Россия виновата в том, что Румыния не выступает. Россия подрывает престиж Англии и Франции среди балканских народов. Россия хочет получить после войны «наибольшие выгоды», и если русское правительство вздумало беречь своих солдат для истребления их на собственных фронтах, то Франция и Англия должны пересмотреть свое решение относительно Константинополя и Проливов. Наконец, Россия обязана отдать Румынии Бессарабию[177].
Бенкендорф многого не замечал и многое считал недостойным замечать; Черчилль же в своих мемуарах как нельзя лучше характеризует отношение английских правящих кругов к России, приводя текст своего письма к Грэю, которому он предлагал покарать Россию за отвод греческой помощи пересмотром соглашения о Константинополе и Проливах! В этом письме (6 марта 1915 г.), не отправленном по назначению, вследствие внезапной отставки Венизелоса, Черчилль убеждал Грэя быть «смелым и жестоким»: «Объясните русским, что мы хотим отнестись к ним сочувственно и великодушно в вопросе о Константинополе. Но недопустимы никакие помехи на пути к привлечению Греции к участию в войне. Мы должны получить Грецию и Болгарию, если они хотят к нам прийти. Я так боюсь, что вы упустите Грецию, отдавая при этом все будущее в руки русских. Если Россия помешает участию Греции, я буду всеми своими силами противиться предоставлению ей Константинополя. Россия, это — подорванная держава, опирающаяся только на нашу помощь, и у нее нет другого выхода, кроме измены нам, а этого-то она не может сделать»[178].
Спасти это соглашение от пересмотра становится целью всей сазоновской политики. Это соглашение замыкается вокруг Сазонова заколдованным кругом. Оно обязывало Сазонова согласиться на все, чего ни пожелали бы англичане и французы за пределами обетованной константинопольской земли
