Дарданеллах. «Ответ Грэя, — телеграфировал Сазонов в Лондон, — вызвал недоумение в нашей печати и произвел не совсем благоприятное впечатление в думских кругах».
По получении известия о прениях в палате общин в Петрограде занялись вплотную этим делом, и в час ночи 13/26 февраля в Париж и Лондон была послана телеграмма, устанавливавшая русский проект «точной формы». «Только прочное основание наше на Проливах, — телеграфировал Сазонов, — сможет служить гарантией того, что мы будем в состоянии отразить всякую попытку запереть нас в Черном море… Линия Энос — Мидия должна служить границей между нами и Болгарией. На азиатском берегу пограничная линия должна примерно идти по реке Сакарии[165], а засим должно быть обеспечено наше положение в Проливах со стороны южного берега Мраморного моря».
Второпях забыли об островах Мраморного моря, а также об Имбросе и Тенедосе и только 2 марта (17 февраля) вспомнили о них и сообщили продолжением телеграммы от 26/13 февраля. А в это время обозначилась угрожающая перспектива прорыва Дарданелл и занятия Проливов и Константинополя союзниками «без прямого нашего содействия». Ввиду этого Сазонов — в тот же день — поручает послам в Лондоне и Париже воздействовать на оба правительства в смысле «безотлагательного проведения в сознание общественных кругов, что все союзники в равной мере способствуют общей цели» и что «наши права на Проливы и Константинополь» неоспоримы.
И при том положении, которое приписывалось Извольскому в Париже, — даже после спасения Парижа пожертвованием «русских пешек» в Восточной Пруссии, — он лишь в самой осторожной форме и от собственного имени коснулся в разговоре с Делькассе вопроса о Проливах. Он не решился еще высказать до конца «точную форму», а Делькассе уже был «видимо встревожен»; он «всегда думал на основании собственных разговоров с вами[166] и донесений Палеолога, что мы допускали для Константинополя и его ближайших окрестностей международную организацию и желаем лишь присоединения части Фракии до будущей границы с Болгарией, относительно же Проливов, — что мы стремимся лишь к обеспечению в них нашей коммерческой свободы и к установлению достаточных международных гарантий против их закрытия для нашей торговли». Ответ Грэя в палате, по мнению Делькассе, обнаружил такое же понимание русских пожеланий. Делькассе, правда, находит «естественным» желание получить Константинополь, но стремление утвердиться не только на европейском, а и на азиатском берегу Проливов, по словам французского министра, «вызовет энергичный отпор со стороны лондонского кабинета и всего европейского общественного мнения». Захват обоих берегов каких бы то ни было проливов, объяснил Делькассе Извольскому, недопустим; например, Франция никогда не допустила бы утверждения Англии в Танжере. Извольский отказывается от борьбы. Он признает свое бессилие, предлагая Сазонову самому отправиться в Париж для свидания с Делькассе и Грэем и личных переговоров по этому вопросу.
Бенкендорфу та же задача была существенно облегчена тем, что в английской прессе появились сообщения о дурном впечатлении, произведенном в Петрограде ответом Грэя в палате общин. Грэю было от чего прийти в «отчаяние», так как главной задачей всей его политики было то, к чему стремился и Сазонов, — приковать неразрывной цепью царское правительство к лондонскому кабинету. Поэтому, если он и был «встревожен» предъявленной ему программой, то постарался это скрыть и возражения свои ограничил ссылкой на необходимость ознакомиться с мнением Франции и указанием, что эта программа влечет за собою постановку на очередь вопроса о «разделе всей Турции», что хотя Англия имеет виды только на некоторые пункты в районе Персидского залива, но он находит преждевременным оглашать планы раздела Турции, пока она не побеждена[167]. Вывод Бенкендорфа — что препятствия русской программе встретятся не в Лондоне, а в Париже — звучит забавным диссонансом после заявления Делькассе, что именно в Лондоне она встретит непреодолимое сопротивление, и накануне нового сообщения Извольского, что «узел вопроса не здесь, а в Лондоне».
Мы имеем весьма авторитетное свидетельство в упомянутой выше официальной английской History of the Great War, Naval Operations, by J. S. Corbett: «Отчасти в результате своего преждевременного усилия облегчить давление (германской армии) на Францию Россия жестоко бедствовала во всех отношениях, — так жестоко, что Германия, как это было хорошо известно нашему Foreign Office, уже выработала соблазнительный план привлечения России к сепаратному миру и отречению от своих союзников. Поэтому ничто не было столь своевременно, как отказ от нашей прежней (до 1903 г.) обструкционистской политики (в отношении Проливов).
По этим соображениям („On these grounds“…), с полного согласия лидеров оппозиции, было решено предоставить России контроль (над Проливами), которого она так долго жаждала»[168].
Ясно, что ни здесь, ни там не могло быть и речи об отказе. Но сопротивление было возможно, пока имелась надежда на успех дарданелльской операции.
В пояснительной записке Бьюкенена по поводу заявления Грэя в палате, несмотря на ее высокомерный тон, ставится одно условие для «более определенного заявления»: предварительное обсуждение с французским правительством. В конце записки передается великодушное мнение Грэя, что инициатива выражения сочувствия русским стремлениям должна принадлежать Англии, которая брала на себя в прежние времена руководство противодействием этим стремлениям. 4 марта (19 февраля) Сазонов сообщил документально «точную форму» союзным и своим послам, отвергнувши короткой ссылкой на условия обороны Проливов теорию Делькассе. Документ этот[169] заявлял: «Ход последних событий приводит е. в. имп. Николая к мысли, что вопрос о Константинополе и Проливах должен быть разрешен окончательно и сообразно вековым стремлениям России. Всякое решение будет недостаточным в случае, если город Константинополь, западный берег Босфора, Мраморного моря и Дарданелл, а также Южная Фракия до линии Энос — Мидия не будут включены в состав Российской империи. Равным образом и ввиду стратегической необходимости часть азиатского побережья, в пределах между Босфором, рекой Сакарией и подлежащим определению пунктом на берегу Исмидского залива, острова Мраморного моря, острова Имброс и Тенедос должны быть включены в состав империи». Следует обещание соблюдать интересы Англии и Франции в этом районе и обнаружить сочувствие, в свою очередь, планам этих держав «по отношению к другим областям Османской империи и иным местам».
В этот самый день Делькассе уверял Извольского в своей искренней готовности поддержать «историческое стремление России к обладанию Константинополем», против чего, однако, «следует ожидать серьезных возражений со стороны лондонского кабинета». Однако дело уладится, если будет предварительно гарантирована «полная свобода Проливов», то есть их демилитаризация и интернационализация. Возможно, как вдруг оказывается, даже и обладание Россией обоими берегами Проливов, — нужно только договориться о разделе азиатских владений Турции[170]. И в этот же день Бенкендорф составляет свой телеграфный трактат о непонятой в России любви к ней
