о городе Константинополе, причем оказывается, что средством обойти связанные с обладанием им трудности является назначение в него не губернатора, а наместника
(«консула»?..), с объявлением города «вольным» городом и предоставлением «Европе» организовать в нем городское самоуправление и, наконец, с оставлением «в полном обладании России» господствующих пунктов как в самом городе, так и на побережье… Политическая ценность этого проекта очевидна без всяких пояснений, что же касается стратегической идеи автора, то неудивительно, что она не нашла нигде последователей: ни в России, ни у ее «больших союзников», когда они гарантировали для себя самих пользование этим морским путем.
За экскурсом начальника второй оперативной части морского Генерального штаба в область высшей политики следует опыт решения стратегической проблемы овладения Проливами товарища министра иностранных дел А. А. Нератова.
Отчаявшись в способах достижения Константинополя с моря, Нератов предлагает новую идею — сухопутный поход через Румынию. Оставляя совершенно открытым вопрос о том, что будет после выхода русских войск из пределов Румынии, он ограничивается определением условий, на которых Румыния согласилась бы пропустить эти войска. Болгарии, впрочем, он имел в виду предложить Добруджу и часть Македонии (за счет неуступчивой Сербии).
Как известно, сделка с Болгарией оказалась неосуществимой, и — России пришлось посылать войска в Румынию не для завоевания Константинополя, а для защиты самой Румынии, — задача, как обнаружилось, не оставлявшая времени и места для практической разработки планов продвижения по старым путям русских войск к Константинополю.
В это время со стороны Франции и Англии, как отмечает Нератов, была уже выражена готовность пойти навстречу желаниям России. Однако, когда началась дарданелльская операция, беспокойство на верхах правящих кругов России достигло максимального предела: перспектива успеха этой операции здесь рассматривалась как величайшая опасность. Занятия Проливов союзниками, без участия русских войск, боялись гораздо больше, чем неуспеха этой операции. «Завладение Проливами без нас было бы прямо пагубно, — телеграфирует Сазонову „специализировавшийся“ на вопросе о Проливах посланник в Сербии князь Г. Н. Трубецкой, — и в этом случае Константинополь стал бы в будущем могилою нынешнего нашего союза». Но даже и «одно участие их (союзников) с нами в этом деле является прискорбным, ибо создает им опасные для нас права в конечном решении вопроса». Без околичностей дипломат этот заявляет, что предпочтительнее остаться при прежнем положении, то есть «при слабых турках», чем допустить участие наших союзников в контроле над Дарданеллами. Нейтрализация их — «начало конца» союзных отношений России с Англией и Францией, и наименее плохим решением, если невозможно осуществление программы-максимум (то есть полное и исключительное присоединение района Проливов к России) было бы «оставление на Проливах Турции, с установлением нашего военно-морского контроля на Проливах» и с приведением Турции… «к положению Бухары»…
Здесь мы наблюдаем хорошо знакомое нам явление, хотя и непостижимое с точки зрения общечеловеческой логики: Турция, «низведенная до положения Бухары», противополагается программе-макси-мум русского империализма как нечто вполне приемлемое для тех же самых союзников, которые угрожают сделать Константинополь могилой своих союзных отношений с Россией. Трубецкой высказывает уверенность, что такая комбинация «оградила бы финансовые и экономические интересы союзников, не встречая, вероятно, непреодолимых препон в их общественном мнении», и даже предлагает начать немедленно исчерпывающий обмен мнений в этом направлении, чтобы «предотвратить самые опасные осложнения в будущем»[141].
В своем письме Сазонову от 24 февраля (9 марта) 1915 г. тот же дипломат выразительно характеризует безвыходное положение, из которого «пленная мысль» внутренне бессильного — и сознающего свое бессилие — русского империализма ищет исхода в попытках на бумаге примирить непримиримые противоречия и сделать невозможное возможным. Он предвидит, что «вся Россия потребует отчета в том, за что проливается кровь наших близких», и для этого отчета, по его мнению, требуется в будущем действительное и полное завладение Проливами, а пока — уверенность в достижении его, которой ему не дают ни «уклончивые» заявления Грэя, ни рассуждения английской и французской прессы «о равенстве интересов и прав великих и малых держав в Проливах»[142]. Дело не в том, что этот дипломат «поступил на службу и все время служил только с этой одной мыслью о том, что Проливы должны быть наши», — каким бы чувством гордости это его ни переполнило, — а в том, что приспела минута, когда за эту мысль приходилось ухватиться всем служившим царской власти, как за единственный способ отчитаться перед «всей Россией» за пролитую и проливаемую кровь. В телеграмме стокгольмского посланника Неклюдова от 3/16 сентября 1915 г. звучит та же паническая нота: «После громадных жертв нынешней войны не только наши образованные слои, но и весь народ русский будет ожидать великого вознаграждения. А таковым, ощутительным и всякому понятным, может явиться лишь обладание Константинополем и Проливами». Неклюдов недоговаривает того, что ясно само собою: если не Константинополь и Проливы, то неизбежно «требование отчета» и великого «вознаграждения» дома. Во избежание этого необходимо прежде всего отказаться от компромиссного мира с Турцией, — хотя бы он и сокращал «жертвы войны». Константинополь и Проливы — уже вопрос жизни и смерти для тех, кто будет вынужден «отчитываться». Сазонову приходилось успокаивать тревогу, без сомнения, не только Неклюдова и Трубецкого, но и всех «лучших людей», в том числе и свою собственную.
Сторонником сепаратного мира с Турцией заявил себя генерал Алексеев[143], по мнению которого необходимо было получить возможность перебросить кавказскую армию против Германии, ибо все усилия, все пополнения последней «направлены на нас, и мы уже сплошь 5 месяцев выдерживаем всю тяжесть войны». Эта тяжесть перекладывается на плечи России как французской, так и итальянской системой ведения войны. При таких условиях можно заключать какие угодно соглашения о Константинополе и Проливах, но военное положение не дает никаких оснований для веры в их осуществление, и «скептицизм Алексеева относительно возможности завладения нами Константинополем» устанавливается Кудашевым с полной неопровержимостью.
Эта важнейшая сторона дела выясняется из писем кн. Кудашева, включаемых нами во второй том нашего издания, как имеющих непосредственное отношение к военным действиям. Из них мы узнаем, что 10 января 1915 г. великий князь Николай Николаевич объяснил (письменно и устно) генералу Вилльямсу, прибывшему в Ставку для переговоров о совместном осуществлении английского плана дарданелльской операции, что «мы рады были бы оказать союзному флоту содействие, но обещать его не можем ни флотом, ни сухопутными войсками». Данилов «высказался подробнее и определеннее»: положение на Кавказе «прекрасно, но не прочно»; «месяца через ПЛ — З наша кавказская армия[144] будет в том же критическом положении, в котором она находилась до наших побед»; необходимо «предупредить катастрофу на Кавказе».
В успех английского предприятия генерал Данилов, впрочем, «безусловно
