не верит». Определение великим князем десантного минимума в два корпуса заставило его только «усмехнуться». Он уверен, что «никакой десант, который англичане могли бы выслать, не в состоянии одолеть турецкую армию, которая не отдаст без боя столицу». Поэтому он не разделяет страхов, что добыча ускользнет в другие руки, высказываемых Сазоновым. Наконец,
«он самым внушительным образом пояснил: завоевание Босфора потребует отдельной войны, а будет ли Россия способна вести эту отдельную войну и захочет ли, в этом он глубоко сомневается»[145]. Тот же Кудашев пишет Сазонову из Ставки 1 февраля 1915 г. — в момент, когда в Восточной Пруссии «мы вдруг все бросили и стремительно удираем» и автору письма непонятно, «зачем же было огород городить», — что царь «признает только одно решение этого вопроса (о Проливах); присоединение обоих Проливов… Но он (это „он“ в письме Кудашева одинаково относится к царю и к Янушкевичу) заблуждается, если думает, что такой крупный вопрос может быть решен одной только силою. Дай только бог, чтобы была сила».
10 февраля, сообщая о результатах совещания в Ставке Данилова и Ненюкова, Кудашев повторяет: «Никакой десантной операции мы и ныне (после аварии „Гебена“) не в состоянии сделать на Босфоре, даже если бы там появились наш и союзные флоты. Я не говорю, конечно, — добавляет он, — о симулированной посадке на транспорты ополченцев, проектируемой адмиралом Эбергардом». Даже в случае прорыва Проливов «Константинополь будет, правда, под выстрелами трех эскадр, но завладеть им ни мы, ни союзники наши не будем в состоянии. Наступит момент, когда надо будет использовать то, несомненно, большое нравственное впечатление, которое произведет появление военных судов союзников у стен Константинополя. Сделать это придется спешно, пока не обнаружится наше бессилие завладеть берегами Босфора и городом. Я не сомневаюсь в том, что наши союзники, памятуя свои обещания, тут же предложат нам осуществить наши намерения на Босфоре. Но так как мы не сможем этого сделать, а использовать успех, который будет добыт Англией и Францией, вероятно, с большими жертвами, можно будет с тем большею выгодою, чем скорее будут предприняты последующие действия, то самым естественным домогательством наших союзников явится заключение мира с Турцией, с приобретением соответственных экономических и иных выгод, упразднением германского влияния и т. д. Между тем, какими бы жертвами для Турции этот мир ни был обусловлен, совершенно ясно, что пожертвовать своею столицею, содержащей многочисленные мусульманские святыни, турки под одним давлением флота никогда не захотят и не смогут. Таким образом, разрешения вопроса о Проливах „в согласии с нашими интересами“ (кавычки подлинника), как понимаем это разрешение все мы, дорожащие историческими заветами нашей родины, не последует. С этим неумолимым фактом надо не только считаться, но, по моему глубокому убеждению, надо с ним примириться, подготовляя к нему постепенно и наше общественное мнение. Ничто так не опасно, как закрывать глаза перед действительностью и обольщать себя неосуществимыми мечтаниями, как бы дороги они ни были для нас. Завладение же нами Константинополем не только теперь, когда столько внешних обстоятельств для нас сложилось благоприятно, но и на долгое время останется мечтою, так как оно не соответствует ни нашей нравственной, ни нашей военной мощи. Высказываясь так определенно в вопросе, в котором мое чувство расходится с выводами рассудка, которому, однако, в политике всегда следует давать предпочтение, прошу Вас верить, что я не делаю это под тяжелым впечатлением неблагоприятных вестей, получаемых за последнее время с театра войны, а на основании прочно создавшегося у меня убеждения».
Однако считаться с выводами рассудка, то есть, проще говоря, думать, а еще более — открыто высказывать выводы рассудка, когда они расходились с видами начальства, было нелегко. Сверх того, думающие люди не могли не понимать и того, что отказаться от «мечты» — значит признать открыто перед Россией, что вся внешняя политика романовской монархии — грандиозный обман, прикрывающий этой «мечтой» внутреннее банкротство и полное порабощение России интересам «больших союзников». Понятно поэтому, что вслед за этим письмом Кудашев — на другой же день — спешит послать второе, в котором сообщает Сазонову, что «генерал Данилов вдруг находит возможным» отправить один кавказский корпус к Босфору «на случай удачи прорыва Проливов». «Если это верно, то, конечно, картина может измениться, и затруднительность нашего положения ко времени подхода эскадры к Константинополю несколько уменьшится». «Но, — продолжает с мужеством Галилея „думающий“ человек, — сущности разрешения вопроса о Проливах посылка этого корпуса не изменит и не поколеблет моего убеждения в том, что мы ни духовно, ни материально не подготовлены к завладению Проливами. Когда я говорю „духовно“, или нравственно, не готовы, то я разумею следующее: утвердиться в Константинополе, как некие крестоносцы, для провозглашения торжества православия, совершенно немыслимо, ввиду наших славянских симпатий и течений, антипатии к грекам, да и едва ли достаточного авторитета морального нашей церковной иерархии в глазах греческих иерархов. Взять же на себя роль, которую Англия так блестяще выполнила в Египте, нам совершенно не по силам».
«Что же случилось бы, если бы мы волею судеб завладели Константинополем, Проливами и проч?.. — Между прочим, мы восстановили бы применением наших отсталых методов управления и особенно взглядами на инородцев все местное население, да, кроме того, и Болгарию, и Грецию, имеющих определенные взгляды на Проливы и особенно на Константинополь, и Румынию, которую мы стараемся вовлечь в свою орбиту…»
Автор письма сказал здесь лишь небольшую часть того, что мог бы сказать в обоснование развившегося у него самого скептицизма. Напомним, что перед войной единственным, насколько известно, русским дипломатом, систематически и совершенно безрезультатно развивавшим взгляд на идею завладения Константинополем и Проливами как на крайне опасную и безнадежную иллюзию, был барон Розен. На его «чудачество» не обращали никакого внимания до того времени, когда полностью обнаружился политический баланс войны для романовской монархии. Тогда Николай II через «верного слугу» (гр. Фредерикса) попытался было заставить Сазонова выслушать аргументацию Розена, клонившуюся к отказу от «победного конца» войны (нужного только Франции и Англии, а никак не России, по мнению Розена) и выходу из нее России, в случае необходимости, даже наперекор воле ее союзников. Это была другая иллюзия — что судьбу монархии и династии можно было еще спасти общим или сепаратным миром, — которой Сазонов, видимо, не разделял и которой он противопоставлял свое, поражавшее старых бюрократов, по рассказу Розена, легкомыслием и вздорностью, убеждение, что он призван наградить Россию (и возвеличить неблагодарного и малодушного императора) Константинополем, Проливами, со всеми побережьями и островами, отчеркнутыми на карте, висевшей в его кабинете…
Кавказский корпус действительно переведен был в Одессу, но его
