И действительно, хозяин магазина сдержал свое слово, и через несколько дней на квартиру к Менделееву пожаловали покупатели. Они переговорили, сошлись в цене и узнали, когда можно заняться порубкой. Им хотелось сделать это как можно быстрее. Потому Дмитрию Ивановичу пришлось тут же собираться в дорогу, опять оставив Феозву одну с ребенком. Приглашать ее с собой он просто не решился, заранее предвидя отказ.
В этот раз он решил непременно навестить Ильина, с которым давно не виделся, и посмотреть, как у него продвигаются дела со строительством дома, куда он собирался на зиму переселиться с семьей. К тому же участок леса, который он решился пустить под вырубку, находился впритык с землей, занимаемой его товарищем. Самому же ему требовалось тот лес осмотреть и отметить деревья, годные к продаже. Самые старые из них он решил оставить, чтоб потом разбить там еще один парк, состоящий сплошь из вековых вязов.
Стройка на землях Ильина велась вяло и, похоже, без особого к тому желания четверых набранных для этой цели строителей. Пятым был подрядчик, руководивший строительством. Ильин решил ограничиться одним этажом, видимо, тоже исходя из экономии средств и возможностей. Зато дом он решил строить полностью кирпичный. Менделееву его замысел понравился и он решил, что если у того хватит средств и будет желание свой новый дом отштукатурить, то со временем выглядеть он должен совсем неплохо. Сам будущий хозяин пока обосновался в крестьянской избе у одной одинокой старухи, не считая это чем-то зазорным или неудобным для себя. Сейчас он был на стройке и спорил о чем-то с чернявым подрядчиком, смахивающим обличьем и повадками на цыгана. Увидев Менделеева, Ильин заулыбался и направился к нему, оставив подрядчика стоять в полном одиночестве с открытым ртом. Обнялись, присели здесь же на штабель из сырых досок.
— Как погляжу, к зиме тебе, Николаша, никак не успеть. Мужики больно ленивые, а может, еще и пьющие. Где таких набрал?
— Так подрядчик мой их привел. Нахвалил, наобещал десять коробов, а дело не идет. Едва глухую стену до нужного уровня вывели. Опять же, ежели их прогнать, где других найти? Совсем работа встанет, — отвечал тот. — Не получится осенью, до весны подожду. Может, за зиму и найду кого.
— А ты загляни ко мне в усадьбу ближе к вечеру. Мой подрядчик из города как раз вернется. Он у меня башковитый, не зря мне его присоветовали, слова плохого не могу о нем сказать. Он тебе, глядишь, найдет каменщиков подходящих, тогда, может, и до осени успеете закончить.
— Вот спасибо, а то сколько со своим ни ругаюсь, а толка никакого. В Клину его нашел, когда кирпич выбирал. Другого не было, потому сразу и согласился, а теперь вот жалею. Сроду строительством не занимался, теперь учусь. А то ведь не знал даже, как известь гасят.
— Зато ты в своем красильном деле знаток едва ли не лучший в России. Из-за рубежа к тебе за советом едут. Правильно говорю?
— Бывает, что и оттуда, — скромно согласился Ильин. — Так я тому едва ли не с юности учился, в Германии, опять же стажировался у знатоков, тоже не сразу понимать начал что к чему.
— Взял бы да обучил своих крестьян, вот бы тебе и прибыток вышел. Завел две-три красильных мастерских, брал бы заказы из Москвы, из других городов. А то, помню, у нас, в Сибири, как холсты красили: по весне, когда малые речки, что с болот текут, и потому все буро-коричневого цвета от коры ивовой и тальника по берегам растущих, то прямо в их воде и красили одеженку свою.
— Это как же? — заинтересовался тот. — Чего раньше никогда не рассказывал?
— Да все случая не было, о другом разговоры вели. А тут вот вспомнил. Так они, значит, бабы или мужики с портами или рубахами по весне в воду забредут, к стволам деревьев водой затопленных одежку свою попривязывают на пару дней, а то и поболе. И все, готово.
— Что готово? Потом как?
— А все. За пару дней одежда в коричневый цвет и окрашивается. Носи на здоровье, пока не износишь.
— Ага, до первой стирки. Знаю я такую методу. Полный примитив. Не держится та краска долго. Как постирают, то она становится, как шкура у пегой кобылы, вся пятнами.
— Значит, они рецепта нашинского, сибирского, не знали, — хитро ответил Менделеев.
— Что еще за рецепт? Квасцы, что ли, добавлять?
— Где ты в деревне квасцы возьмешь? Нет, нужно прежде ту рубаху или штаны пропарить хорошо и в соли выдержать. Вот тогда краситель от деревьев тех хорошо на холсте держится, и одежда та не линяет по многу лет. А если плохо вьппло, невелика беда. Жди следующей весны — и вновь айда на речку. Теперь понял?
— Ты, Дмитрий Иванович, сам не замечал, что иногда словно деревенский мужик изъясняться начинаешь? Не знал бы тебя, не проверил, что при профессорской должности состоишь. Откуда в тебе эта мужицкая закваска сидит?
— Эх, Николаша, Николаша, точно говоришь, сидит, и ничуть того не стесняюсь. Я уж сколь разов тебе сказывал о предках своих. Это ты из потомственных дворян вроде как вышел, а у меня совсем иная история была. Про дворянство мое, отцом выслуженное, ты знаешь, недавно поминал о том. А вот детство свое с малых лет в деревне на стекольной фабрике провел. Как раз среди мужиков. У них и говору этакому выучился. И не жалею. Да. На нашинских мужиках вся Россия держится. Вот того же остяка или иного инородца и в голову никогда не придет мужиком назвать. У них и обличье-то больше бабское, даже бороденка растет жиденькая, как на старой березе, клочьями. И ходят они до сих пор в халатах, зато гонору в них по самый край, чуть что — и выплеснется. А местный мужик из себя незадиристый, ровный, тихий, слова лишнего никогда не скажет. Трудиться привык от зари до зари. А если денег не заплатят, то еще и спасибо скажет, что палкой не побили или кнутом за спрос его не перепоясали. Вот ведь народец какой, а нас всех кормит, хотя сам по большей части впроголодь живет. Зато мы все: «мужик да мужик, морда лапотная». Не заслужил он того. Так что я, не знаю, как ты, а вот горжусь, коль кто меня мужиком назовет. Так-то вот…
— Ой, Дмитрий Иванович, разве я с тобой не согласен. Правильно говоришь. И во мне, ежели разобраться, дворянство этого сидит не больше, чем соли в кастрюле с борщом. Щепотка разве что. Но вот так, как ты можешь крутое словечко загнуть, мне, признаюсь, не дано. Может, потому, что меня с малолетства в закрытый пансионат определили, а потом университет, а что дальше, ты сам не хуже моего знаешь. Но только вот хочу тебе сказать. Ты не больно своим мужикам доверяй, которые у тебя строительство ведут. На днях не от них самих, а от других людей, что в этой самой деревне с твоими строителями бок о бок живут, слышал про тебя слова нехорошие. Знаешь ли ты, в чем они тебя обвиняют?
— Откуда ж мне знать. Мне они в глаза сказать боятся, знают мой крутой нрав, могу и по шее надавать и вон выгнать. Хотя догадываюсь, о чем речь идет. Говори, послушаю, тогда точно знать стану, в чем перед ними вина моя.
— И совсем не вина, а слухи разные деревенские. Такое, считай, в каждой деревне услышать о ком-то можно…
— О дурачках деревенских, что ли? — перебил его Менделеев.
— Тоже мне, сказанул. Дураком кто тебя назовет. Да уж лучше бы так назвали, чем колдуном…
— Как говоришь? Колдуном? Ничуть не удивил. Наша химическая наука откуда пошла? Не хуже моего знаешь, от алхимиков. Они первые опытами разными занялись, все философский камень искали, разных ядов наоткрывали. Или аптекари, что народ лечили, снадобья готовили, микстуры разные. От них все и повелось. А кем их в народе считали? Правильно, колдунами и никак иначе. Так чему ж удивляться, коль и меня этим же словом кличут? Но ты, кажись, другое что хотел добавить? По лицу вижу. Извини, коль перебиваю, просто боюсь мысль потерять. Да и спешу, собрался часть леса своего продать, как всегда, деньжат, будь они неладны, не хватает. Вот и нашел покупателей, а весь лес сподряд валить не хочу позволять, потому надо зарубки сделать, какие на вырубку сдать, а что оставить под парк. Нам через сто лет люди спасибо скажут, кто потом на этой земле жить станет.
