— Ваша воля, барин. Зовите другую, коль вам то угодно. Но за себя скажу, что всякую работу по дому выполнять могу. Могу тесто замесить, хлеба готовить и в печь садить, воду носить, одежду в корыте постирать. Зимой с подружками пряжу прядем, а по осени в поле жать все вместе выходим…
— Хорошо, хорошо, — остановил он ее, — прясть мне точно не потребуется, а насчет остального, поглядим. А сейчас, Дуня- Дуняша, поначалу найди где-нибудь метелку да пол вымети, а то мусора накопилось полно. Меня не отвлекай, я пока своими делами займусь. Потом решу, чем еще тебя занять. — Он повернулся было уйти, но девушка нерешительно спросила его:
— Вот батька сказал, что за добрую работу вы мне денежку дадите, а ежели чего не по-вашему будет, прикажете выпороть? Так ли это? — Свой вопрос она задала совершенно серьезно, и в ее глазах не читалось даже искорки сомнения.
Менделееву от ее наивности сделалось совсем весело и тепло на душе, и он посмотрел на нее уже совсем иными глазами, как на нечто воздушное и хрупкое. Да и весь ее силуэт на фоне открытой двери и светившего в спину солнца был как бы пронизан небесным светом и сама она своей юной, тонкой фигуркой походила на явившегося с неба ангела, непонятно по какой причине оказавшегося перед ним. Ему неожиданно захотелось прижать ее к себе и впитать в себя ее робость, чистоту, наивность. Но он, сделав шаг в ее сторону, тот час заметил, как во взгляде у нее промелькнул страх, и она непроизвольно попятилась назад. Потому, остановившись, он громко рассмеялся и ответил:
— Да нет, я хорошеньких таких пороть не привык, нужды в том не вижу. Был бы художник, портрет бы с тебя, такой, написал и у себя бы в кабинете повесил. Но это я так, к слову. Бояться меня не следует, ты ко мне по доброй воле пришла, коль что не понравится, то говори. Ты человек свободный и вольна поступать так, как тебе вздумается. Поняла, ну и славно. Да, пойдем-ка, глянешь, где прибирать надо, а то, как погляжу, будешь и дальше так стоять.
Он провел ее на кухню, где виднелись груды немытой посуды, и спросил:
— Справишься? Видишь, как насвинячили те, кто раньше здесь жил. Не знаю, где сесть перекусить, хоть на улицу под дерево иди, чем здесь оставаться. А пол, видишь, какой грязнущий? Вот если до вечера со всем этим управишься, награжу щедро. Скажи, чего бы желала?
— А книжку дадите почитать? — неожиданно спросила она, указав на книжную полку, где стояли различные издания, отправленные заранее Менделеевым из города.
— Книгу? — удивился он. — Так ты, выходит, грамоте обучена? Похвально. Дам, конечно, но только эти книги тебе вряд подойдут. В другой раз привезу тебе что-нибудь подходящее. Но я про деньги спросил. Сколько за приборку свою возьмешь? Или лучше угощение какое, сладости там разные тебе сгодятся?
— Как скажете, — опустила она глаза в землю, — денежку в руки мне еще никто не давал, они все, коль у нас и бывают, то тятенька их у себя в платочке держит, нам не доверяет. Что я с ней, денежкой, делать стану? Уж лучше сладости, я их тожесь сроду не пробовала. Если вам это не в тягость будет… А то я могу и задаром прибраться. Дома, вон, каждый день и пол мою, и чугуны на речке скребу, и скотине варю, и никто мне за то денег не дает. Могу и здесь обойтись, только вот книжку бы какую интересную посмотрела, коль позволите. А то у батюшки в церкви хотела взять, а там только о святых праведниках читать дают. А я слыхала, будто про разбойников книжки есть… И про все такое разное… — Она опустила глаза в пол, и он понял, что она имела в виду.
— Хорошо, найду тебе такие книги: и про разбойников и про чудеса и приключения. Даже подарю. Мне не жалко… Все, давай делом заниматься: ты пока самовар разожги, а уж потом на кухню ступай. А мне кой-какие бумаги просмотреть надо. Как самовар закипит, зови. — С этими словами он ушел в дальнюю комнату и там долго не мог успокоиться от близкого присутствия этого чудного создания.
Вспомнились Аремзянка и ее молодые обитатели. Но вот только там заводские девицы были совсем другие, воспитанные вечно недовольными своей участью и часто пьющими родителями. Может, потому и парни и девки у них вырастали острыми на язык, способными на разные непристойности, впитавшими неприязнь к фабричным хозяевам. Они вечно пытались задирать менделеевских детей, дразнили обидными словами, устраивали им разные пакости, после чего поспешно убегали, чтоб не быть наказанными. А тут… Иначе не скажешь — ангел во плоти… Да еще и чтением интересуется, предался он на какое-то время размышлениям.
Из своей комнаты он видел, как Дуняша, бесшумно ступая босыми ступнями по грязным половицам, время от времени пробегала мимо его двери, то вынося мусор, то с полным ведром воды. Наконец, он не выдержал и предложил ей свою помощь:
— Давай воды принесу, а то как-то неловко, что ты такие тяжелющие ведра сама таскаешь. — И он поднял пустое ведро.
— Что это вы, барин, выдумали? — испугалась она. — То наша бабская работа — по воду ходить, а вы идите, своим делом занимайтесь, мне совсем чуть осталось. Или медленно убираюсь? Зато чисто, после меня не то что за другими, перемывать не надо…
Но он все же не послушал ее и отправился следом с пустым ведром на пруд и сразу же заметил удивленные взгляды работающих мужиков, не привыкших к тому, что мужчина, а тем более хозяин имения, сам идет за водой.
— Не иначе как Дуняшка ему приглянулась, — тихонько шепнул один из них другому.
— Так и до греха недалеко, — согласился тот, — любят баре в чужом огороде спелые ягодки рвать да себе в рот класть.
— Он, поди, не знает, что у нее трое братьев, они, ежели чего, косточки ему живо пересчитают…
— Там поглядим, ладно, работай давай, а то сам Тимофей, ее отец, как раз сюда идет.
И действительно, чуть прихрамывая, к барскому дому направлялся дожитой мужик с окладистой сивой бородой у которого на стройке трудилось трое сыновей. Именно он и направил Дуняшу в помощь по просьбе Менделеева, а теперь решил поговорить с ним, увидев, как тот вышагивал с пустым ведром за ней следом к пруду.
— Слышь, барин, — окликнул он его, когда тот нес уже наполненное ведро, — ты, как погляжу, не своим делом занялся. Зачем девку позоришь? Ты ей кем будешь, что помогать вздумал?
От таких слов Менделеев растерялся, поставил ведро на землю и спросил:
— Собственно, в чем дело? И чем это я ее позорю? Ты, старик, говори, говори, да не заговаривайся. Мне что теперь, нельзя до собственного пруда дойти и воды зачерпнуть? Или ты мне указывать станешь, чем мне заниматься, а чем нет? Этак не пойдет. Ты у себя в избе командуй, а тут тебе воли никто пока не давал…
Почувствовав решительный отпор, тот на какое-то время растерялся, но потом продолжил уже более дружелюбно:
— Да я не о том, что ты ведра воды зачерпнуть не можешь, кто ж тебе то запретит. Но, сам посуди, люди смотрят и что видят?
— И что же они видят? Что я не так делаю?
— Все так, но тебе того не слышно, а мужики хихикать начали, что ты за девкой моей следом на пруд припустил. А ей зачем такая слава? Кто ж ее потом такую замуж-то позовет? Сам подумай…
— Ну, отец, знаешь, и порядочки тут у вас. Сам веришь, чего несешь? Я ж, ни от кого не скрываясь, не ночью, а средь бела дня на пруд пошел. И что с того, что дочка твоя там же оказалась? Мне что теперь, прежде чем пойти куда, осмотреться следует, нет ли кого поблизости, а то вдруг разговоры пойдут? Сам же ее ко мне в дом послал, не побоялся пересудов, а теперь, вишь как, на попятную повернул… Долго ли так жить будете, в темноте своей и убогости? Вон в городе барышни гуляют с молодыми людьми рядышком, и никто им худого слова не выскажет. А у вас… Все, как при царе Горохе: того нельзя, это не велено. Глаза-то разуйте, пора начинать по-людски жить, а не по варварски. — С этими словами он подхватил ведро и пошел в дом, оставив старика в полном недоумении.
— Так то в городе, там иные порядки, — только и сказал тот вслед ему и посмотрел по сторонам, как бы ища поддержки у остальных. Но все молчали и, опустив головы, продолжали работу, пряча косые улыбки.
