придерживая ворот.
— То есть ты сдаешься?
Я упрямо продолжаю смотреть мимо плеча Артура, вверх на светящиеся огни верхней палубы.
— Потому что в таком случае у меня не остается выбора, кроме как самому ему рассказать.
Арт смотрит на меня измученным взглядом, и становится стыдно, что я и его втянула в эти игры. Но, уговаривая на сделку, я не подозревала, насколько все окажется сложно. На глаза наворачиваются слезы. Наверняка из-за порывистого ветра, бьющего по лицу.
Когда по щеке скатывается первая соленая капля, я стираю ее большим пальцем.
— Дурацкий ветер!
Губы Кавано медленно разъезжаются в ухмылке.
— Чего лыбишься? — спрашиваю я, изо всех сил стараясь не улыбнуться в ответ, потому что когда Арт скалиться — невозможно сдержаться. — Я, между прочим, страдаю.
— Ни один парень не стоит того, чтоб из-за него страдать.
— А тебе-то откуда знать?
— Я ж сам парень.
— Ох, Арт, у тебя всегда все так просто.
— Жизнь вообще незатейливая штука, мне не ясно, чего вы все так усложняете, — пожимает он плечами, разводя руки в стороны.
Я смеюсь из-за нелепости собственных слез, стирая их с щек и швыркая носом. Наверняка все лицо еще и покраснело вдобавок.
— Что-то случилось?
Я поворачиваюсь. Ник вытягивается передо мной, попеременно глядя то на меня, то на Арта. По его выражению лица ясно, что и слезы и сопли он застал.
— Погляжу что там, на верхней палубе, — говорит Артур и несколько секунд молча смотрит на меня, желая убедиться, что наш разговор не прошел даром. Но я столько раз обещала ему набраться мужества, что мне уже стыдно смотреть ему в глаза.
Знаю, он желает добра. Но говорят, если помочь бабочке вылупиться, она никогда не сможет летать. Может, и с чувствами также? Надо просто дать им возможность самим отрастить крылья?
Взгляд Ника скользит по моему покрасневшему носу вниз, к обветренным губам. Глядя, как я пытаюсь закрыться от холода, он выгибает бровь.
— Ради Бога, молчи, — переключаюсь я в режим обороны. Самое время ему произнести что-то в стиле «Я же тебе говорил», но вместо этого он забирает из моих рук книгу, снимает шарф и наматывает его вокруг моей шеи. А потом встает рядом, подтягивает съезжающую лямку рюкзака на плечо и молча глядит на воду.
Шерстяная пряжа еще хранит тепло тела и запах. Ему невозможно дать конкретное название, потому что это не аромат одеколона, скорее что-то едва уловимое, мужское. Так, наверное, пахнут его волосы или кожа в месте, где плечо переходит в шею. Ох, нет! Стоп!
Я издаю стон, но понимаю, что он не имеет ничего общего с ощущением обреченности, которое пытаюсь изобразить. Это поражение в войне, которую я вела против себя. И впервые я не просто принимаю его с честью, я ему рада.
— А как же ты?
Ник едва наклоняет голову. — Порядок, — отвечает он. — Терморегуляция и прочее. Мне не так уж холодно.
Если бы я писала пьесу, здесь было бы слово «вздох».
В этот момент я благодарна, что никто не видит моего лица. Потому что улыбка на нём шире, чем могут позволить любые правила приличия.
***
— Это здесь, — говорит Ник, сверяясь с картой города, и оглядывается. Ни он, ни Арт не вспомнили дорогу к дому, где прошло их детство. Остановившись на перепутье, парни переглянулись, а потом одновременно замолчали. Выглядел этот момент жутко.
Оставить автомобиль в порту было верным решением, потому что машин в городе почти нет. Изредка мимо пробежит собака или крыса, и тут же скроется, юркнув в узкую щель под забором. Это место как декорации для съемок фильма, только актеры разошлись на обед между дублями. Каменные дороги, крошечные домики поросшие мхом и китайским лимонником наполовину, а то и до самой крыши. Некоторые с деревянными ставнями, какие можно встретить лишь в старых журналах про сад. На первый взгляд — идиллия. Но стоит заглянуть за фасады — декорации кончаются. Ни чистоты, ни порядка.
Возле нужной нам двери криво приделана круглая вывеска. Что написано на ней не разобрать. Слова стерлись временем, а краска облупилась. Артур, неуверенно улыбнувшись сам себе, стучит.
За дверью слышатся шаги, шуршание, щелчок замка, а потом на пороге появляется низкая женщина с пучком на голове в длинном, до пола, махровом халате. «А они с Артом совсем разные», — думаю я.
На вид невозможно определить возраст. Лицо женщины словно полустертый и смятый рисунок. Кожа, как почва, истощенная ветрами и солнцем, тонкая, как пергаментная бумага, и покрыта мелкими морщинками. Вокруг рта глубокие складки.
В ожидании долгожданных объятий воссоединившихся родственников я широко улыбаюсь.
— Зия! — восклицает Арт, но в ответ тетушка захлопывает перед его носом дверь.
— Что ж, похоже, она рада нас видеть, — произносит Ник, и повисает самая странная в мире пауза. А потом, не говоря ни слова, парни вдруг одновременно начинают хохотать.
Спустя минуту Арт сам впускает нас внутрь. По ту сторону — обычная темная гостиная. Низкая и вытянутая. Только когда глаза привыкают к полумраку после яркого света, я вижу, что комната выглядит как гроб в цветочек. Все, начиная от занавесок и заканчивая ковриком под моими ногами, собрано либо из разноцветных кусочков ткани, либо из одного, но аляпистого. В центре этого цветочного безумия — висящее на стене распятие, вокруг которого на крошечных полочках расставлены статуэтки девы Марии.
Тетя Артура, сложив руки на груди, сердито щурится. — Тебе придется многое объяснить, Артуро, — угрожает она, подходя ближе и замахиваясь на него костлявой рукою. — Как минимум почему ты имел наглость пропасть на два месяца, а теперь являешься сюда как ни в чем не бывало!
— Обещаю, расскажу все, — покорно отвечает тот, соглашаясь на ее условия и обнимая за плечи. А потом машет рукой, указывая на друга. — Зия, ты помнишь его? Это Ник.
— Господи-Боже, — бормочет женщина, окинув Лаванта взглядом, говорящим больше любых слов. — Только его не хватало для полного счастья.
В этот момент я с трудом сдерживаю улыбку.
— А это Виола. Его девушка, — как ни
