Кок все эти два часа отсутствия Ассоль играла на баяне. Конечно, никакого сравнения с саксофоном, и уж точно ее «Полонез» Огинского просто колыбельная после «Неустойчивого равновесия», но два часа!.. Ни у кого бы нервы не выдержали.
Кортик слонялся по палубе и зевал, иногда поглядывая в воду. Напротив нас стояла огромная яхта. Там по палубе ходила девочка лет двенадцати и каждый раз, когда Кортик наклонялся к бортику, тоже смотрела на воду. Я вдруг подумал, что девочка мгновенно и на всю жизнь влюбилась – с одного взгляда, и единственная возможность у нее приблизиться к предмету своего обожания – это повторять на расстоянии его жесты и смотреть туда, куда смотрит Кортик. Вот он заметил девочку и снисходительно улыбнулся, как улыбался маленьким детям. Девочка вспыхнула и показала язык. Кортик покосился на женщину с баяном и тоже показал язык.
В Калининград мы пришли ночью. К нам подплыла шлюпка, и мы приняли на борт лоцмана. Лоцман был не совсем трезв, но уверял рулевую, что находится именно в том состоянии «правильного мышления», которое необходимо, чтобы «не повредить ваше корыто».
В город ушли все, кроме кока. К ней на борт пришел старый знакомый – охранять слабую женщину ночью от хулиганов, – да, именно так она и объяснила Кортику необходимость присутствия на яхте здоровенного мужлана с луковой отрыжкой.
Ассоль сняла двухкомнатный номер в гостинице. Пока она была в ванной, я обшарил ее сумку и нашел пистолет. Маленький «вальтер» лежал в косметичке.
Дверь между смежными комнатами осталась открытой. Кортик не мог уснуть, демонстративно вздыхал, потом потребовал еды в номер.
– Я тоже хочу есть, – села на кровати бабушка Соль.
Через сорок минут принесли вареную курицу, соус к ней, цветную капусту и салат из помидоров. Ассоль достала бутылку кагора.
– Завтра трудный день, – объяснила она.
– Ты говорила, что за сутки до погружения пить нельзя, – напомнил Кортик.
– А мы не будем пить. Мы будем лечиться.
Ели, лечились все молча, но без напряжения – уютно, как бывает между родными уставшими людьми. Кортик иногда вопросительно смотрел на бабушку, она взглядом показывала ему, чего подать.
– Сколько ты можешь пробыть под водой? – Кортик решил еще и взять «интервью» во время вкусного позднего ужина.
Бабушка Соль не завелась на тему «некорректно поставленный вопрос» да «смотря на какой глубине». Она ответила сразу и подробно:
– Я могу нырять на сто и более метров с гелиево-кислородной смесью в баллоне, но ненадолго – не больше тридцати минут на глубине. На двадцати метрах можно бултыхаться часа два. Теперь о тебе. Максимум твоего погружения – пятьдесят метров. Минуты на три.
– А на какой глубине лежат сокровища?
– Если предположить по максимуму – не меньше ста двадцати.
– Тогда – как же?.. – удивился Кортик.
– Как всегда – я опускалась и ниже.
– А я?
– А ты меня подстрахуешь на сорока метрах. В тяжелой ситуации я просто отстегну грузовой ремень, наполню жилет воздухом, и меня довольно быстро вытолкнет.
– И что я должен буду делать?
– По обстоятельствам. Проблема не в этом. Может понадобиться резка металла на глубине.
– Как это? – напрягся Кортик.
– Шестьдесят лет прошло. В то место чего только море не затащило.
– И как это делается?
– Подводной сваркой.
– Ты уже пробовала?
– Я видела, как это делает другой человек, и тренировалась на берегу. Проблема в самом аппарате. Он тяжелый. Значит, нужно будет тащить два зонда. Или буя, как их еще называют. Один цепляется на колбу с бриллиантами. Другой – на аппарат. Эта возня сильно продлевает время под водой.
– А бросить к черту сварочный аппарат? – предложил Кортик.
– Он дорогой, – задумалась бабушка Соль, – хотя…
– Ты сказала – колба с бриллиантами? Что еще за колба?
– Свинцовая. Похожая на снаряд.
– Ювелир Кох поместил свои сокровища в свинцовую колбу? Так вот зачем с выставки похитили рентгеновский сканер! – осенило меня.
– О том, что Кох заказал себе в сорок пятом странный сосуд, половина Кёнигсберга знала. Поговаривали, что он выполняет особо секретное задание рейха.
– Да в таком месте может валяться сколько угодно снарядов! – возмутился Кортик.
– Теперь ты понимаешь далеко идущие планы ювелира Коха, – кивнула бабушка. – Искать сокровища ювелира рвались многие, но по пути, обрастая информацией, отступали. Кох заказал колбу под размер крупнокалиберного снаряда. Попробуй достать все, что попадутся под руку в месте затопления судна, и вскрой их! Лет десять назад просочилась информация из записей Нины Гринович о радии. Большая часть энтузиастов-кладоискателей тут же отступила – Кох мог заказать свинцовую колбу именно для переправки радиоактивного вещества. Почему этим занимался ювелир? Да для победы великой Германии. В нацистскую партию вступали и ученые и рабочие.
– Но сыновья Коха знали, что в свинцовой колбе должны быть бриллианты, – уверенно заявил Кортик.
Ассоль пожала плечами.
– В сорок шестом останки потонувшего «Германика» были обследованы нашими спецслужбами на предмет обнаружения радиоактивного вещества. Они ничего не нашли. Или почти ничего. Прислали своего человека к Нине в лагерь, чтобы она вспомнила координаты. Как я уже говорила, от увиденного в заключении Нина Гринович «потеряла память». А уже в шестидесятые просочились сведения о пропаже бриллиантового запаса Германии. Наши еще раз облазили дно вокруг «Германика». Я говорила с водолазом, который там был. Они подняли множество гильз от крупнокалиберных снарядов. Другая команда искала источник малейшего излучения, руководители поисков обменивались информацией, но сопоставить свинец-бриллианты-радий так и не смогли.
– Если все так сложно, почему мы здесь? Потому что ты точно знаешь координаты, куда была сброшена колба? – спросил Кортик с некоторым разочарованием. – Я представляю это дно. В него можно зарыться на долгие годы, прежде чем доберешься до слоя шестидесятилетней давности.
– Мы здесь, потому что я придумала, зачем Коху понадобился свинец и при чем здесь радий.
– Мне не нравится слово «придумала», – покачал головой Кортик.
– А мне нравится, – не выдержал я. – Это же просто – свинцовая колба, чтобы предохранить бриллианты от заражения. Потому что в этой же колбе есть отсек, где содержится радий!
– Прекрати немедленно, проклятый горбун! – крикнула Ассоль и вскочила.
– Ты что? – вскочил и Кортик. – С ума сошла? Как ты смеешь обзывать моего друга?
– Все в порядке, – великодушно заявил я. – Горбун, инвалид – это все ерунда.
– Она сказала – проклятый! – не может успокоиться Кортик.
– Ерунда. – Моему великодушию нет предела. – Не отвлекайся. Если в свинцовой колбе в один отсек насыпать бриллианты, а в другой поместить радиоактивное вещество для маркировки, то как это вещество можно обнаружить через свинец – вот вопрос.
– Это просто, – прошептала Ассоль. – Достаточно было сделать в отсеке с радием окошко из бериллия. Бериллий пропускает излучение. Распад даже небольшого количество радия – не меньше ста лет. Извини…те, я раскричалась. Это от волнения. Никак не привыкну к постоянному присутствию твоего друга.
– Прости ее, Кортик, ты бы тоже заорал, если тебе так обломали кайф. Бабушка Соль хотела поразить внука своей сообразительностью. А ты все время отвлекался на ерунду. Теперь тебе, видишь ли, не понравилось слово «придумала». Она классно все придумала. Она – настоящий шаман.
Кортик сел, не сводя настороженного взгляда с бабушки.
– Не смотри так на меня, – отвела глаза Ассоль и тоже медленно села. – Мне трудно бывает с твоим другом. Я надеялась, что башенный кран решит вопрос с его пребыванием.
– А вам не бывает трудно с вашими работницами в кондитерской? – Все-таки она меня слегка достала – признаю. – Блондинка боится привидений – насыпает вокруг своей кровати круг из кокаина – наверняка высыпала весь годовой запас из вашей кладовой. А брюнетка в своей комнате держит младенца в манеже.
– Нет, – прошептала пораженная Ассоль. – Эйса в детском манеже хранит саксофон!
– Значит, это все-таки был карлик в ползунках, – кивнул я сам себе.
Бабушка Ассоль закрыла лицо ладонями.
– Атила, ты ничего не путаешь? – спросил Кортик.
– Он не путает, – прошептала Ассоль. – У Эйсы ребенок год назад умер. Она избавилась от всех детских вещей, а манеж оставила. Первое время укладывала в него на ночь саксофон. Укутывала его в платок. Поиграет – и запеленает. Я научила ее поджигать замки из карамели. Она перестала пеленать саксофон…
Я не понял, на что намекает Ассоль, но важно не это. Важно, что Кортику стало ее жалко.
– Бабушка, – попросил он с раскаянием в голосе, – а ты не могла бы воспринимать Атилу, как меня?
Ассоль молча покачала головой, не убирая ладони от лица.
