словно все это было моей виной. Порывшись в сумке на поясе, она достала баночку и бросила ее мне.
― Лив сказала, что ты должна использовать это каждую ночь. Это облегчит боль и скованность, и ты сможешь оставаться полезной. А теперь иди и займи себя чем-нибудь.
Сунув горшочек с мазью в карман, я вернулась к костру, где рабы трудились над приготовлением еды. Илва взяла с собой нескольких из них, все примерно моего возраста и, скорее всего, захваченные во время набегов на соседние территории. Их жизнь будет тяжелой и недолгой, если только Илва не решит в какой-то момент сделать их свободными женщинами.
― Чем я могу помочь?
Одна из них открыла рот, вероятно, чтобы сказать мне, что в этом нет необходимости, и я быстро ответила:
― Илва желает, чтобы я была полезна. ― Молодая женщина бросила косой взгляд на свою хозяйку, а затем протянула мне ложку. ― Помешивай время от времени.
Я послушно повиновалась, хотя мой взгляд то и дело устремлялся на окраину лагеря, ожидая, что Бьорн снова появится. Что он имел в виду, говоря о своей матери? Была ли Илва как-то причастна к тому, что с ней случилось?
Миллион вопросов без ответов. Опустив ложку в рагу, я попробовала его и постаралась не скорчить гримасу, потому что оно было безвкусным. Дотянувшись до крошечных мешочков с приправами, которые оставили женщины, я добавила соль и еще кое-что, снова попробовала и оно пришлось мне по вкусу.
― Все готово.
Женщины раздали всем миски, а я села в сторонке, уплетая рагу и размышляя о ситуации, в которой я оказалась. Закончив, я отставила миску в сторону и открыла мазь, которую дала мне Илва. Содержимое было как воск с резким запахом, но, хотя запах не был неприятным, я закрыла ее.
― Чтобы она помогла, ее нужно использовать.
Я вздрогнула от голоса Бьорна, не услышав, как он вышел из темного леса. Он сел напротив меня у костра, взял палку и задумчиво потыкал в угли, а потом добавил еще дров. Затем он поднял голову.
― Ну что? Разве ты не собираешься сделать это?
Мои пальцы болезненно затекли, и, вероятно, утром будет еще хуже, но по причинам, которые я не могла объяснить, я отложила баночку.
В ответ на это Бьорн, поднявшись и обойдя вокруг костра, издал звук раздражения.
― Дай мне мазь.
Осознавая, что все взгляды устремлены на нас, я передала ему маленькую емкость и поморщилась, когда он извлек из нее слишком много, ― экономность во мне протестовала против излишеств.
― Очевидно, ты не знаешь о сундуках с серебром, которые мой отец закопал в разных местах на своей территории, ― сказал он. ― Поверь мне, он больше заботится о том, чтобы ты могла пользоваться рукой, чем о том, чтобы оплачивать банки с мазью.
Бережливость была присуща моему характеру, но в этом он был прав. Вытянув руку, я ждала, что он положит мне на ладонь немного мази. Вместо этого Бьорн взял мою руку и размазал мазь по изуродованной татуировке на правой ладони. Я напряглась, стесняясь того, что он прикасается к шрамам, несмотря на его заявления о том, что это знаки чести. Но если текстура моей кожи и беспокоила его, то Бьорн этого не показывал ― его сильные пальцы настойчиво впивались в жесткие шрамы, и жар его плоти согревал мою кожу сильнее, чем огонь.
Не то чтобы я могла расслабиться.
Это было невозможно, потому что интимность этого момента не укрылась от меня. Я была женой другого мужчины. И не просто чужой, а женой его отца.
И все же я не отстранилась.
Отблески костра плясали на руках Бьорна, сухожилия выделялись на фоне загорелой кожи, испещренной крошечными белыми шрамами, многие из которых выглядели так, словно это были ожоги. Мой взгляд прошелся по его мускулистым предплечьям, изучая все татуировки ― черные, потускневшие от времени, они, должно быть, были у него уже много лет. Я задалась вопросом, имеют ли они для него значение или являются просто украшениями, приглянувшимися ему, но воздержалась от вопроса.
Я не хотела нарушать момент. Не хотела делать ничего такого, что заставило бы его убрать свои руки от моей. Не потому, что боль ослабевала от его заботы, а потому, что уменьшающаяся скованность в пальцах сменялась растущим напряжением в моем сердце.
Ты проклятая дура, Фрейя. Идиотка, которая заслуживает пощечины за то, что вожделеет того, чего не может иметь.
Мало того что тело игнорировало мои наставления, так еще и боль усилилась, а вместе с ней ожило и мое воображение. В голове мелькали образы Бьорна без рубашки. Без брюк. Без всякой одежды между нами, его руки на моем теле и его губы на моих.
Прекрати, умоляла я свое воображение, но Фрейя, владевшая этими мыслями, лишь ухмылялась и подкидывала еще больше.
Мое воображение было проклятием.
Оно всегда было проклятием, вселяя в меня ложную веру в то, что то, что оно создает, может стать реальностью, что всегда приводило к разочарованию. Как бы я ни была недовольна выбором отца выдать меня замуж за Враги, я все равно мечтала об удовольствиях, которые испытаю в брачную ночь, и мое воображение подпитывали истории, рассказанные мне другими женщинами. Реальность отрезвила меня, потому что Враги лишь потребовал, чтобы я разделась, а затем перегнул меня через кровать и обслужил, как лошадь, кончив в считанные мгновения и оставив после себя лишь холодную и глухую пустоту.
― Глубокие мысли для позднего часа, ― мягко сказал Бьорн, и я подняла глаза, чтобы встретиться с его взглядом, чувствуя себя застигнутой врасплох, несмотря на то что воспоминания о Враги победили похоть, пылавшую в моем теле.
Хотя теперь я сгорала от смущения.
― Я ни о чем не думала. ― Я выдернула руку из его хватки и спрятала ее в складках плаща. ― Спасибо за помощь. Боль значительно уменьшилась.
Бьорн пожал плечами.
― Это ерунда.
Если бы только это было так.
― Прошу прощения, ― добавил он через мгновение. ― За то, что было раньше. Ты пыталась понять, в какой роли видит тебя мой отец, а я перевел разговор на свои собственные претензии, лишив тебя этой возможности.
Я пожала плечом, почему-то не в силах встретить его взгляд.
― Он не собирался мне ничего рассказывать.
― Думаю, это потому, что он не знает. ― Подняв палку, Бьорн ткнул в огонь и низким голосом
