и организовывать заговоры возрастала, а ее доминирующее отношение к сыну, которое никогда не ослабевало, снова становилось настолько ярко выраженным, что Тацит написал, что в это время она постоянно оказывала давление на сына и стала его ночным кошмаром.
Вскоре Поппея обнаружила, что Агриппина является главным препятствием для ее собственной власти, с которым ей приходится бороться. Это Агриппина возражала против его «неримского» образа жизни; это Агриппина высмеивала старания, которые прилагал ее сын, чтобы украсить дворец и сделать дом императора эталоном элегантности; это Агриппина предупреждала его, что Поппеей движет не любовь к нему, а тщеславие; это Агриппина настраивала римлян уважать и почитать Октавию; и именно она распространяла слухи, с каким достоинством Октавия сносит все оскорбления, из-за чего массы постепенно начали симпатизировать императрице.
В результате в один из дней ближе к концу 58 года Поппея «бросила перчатку», заявив Нерону, что она не готова и дальше быть его любовницей, если во всем, что она для него делает, ей вечно будет препятствовать скрытое коварное сопротивление его матери.
«Ты просто школьник, – восклицала она, – связанный своей матерью по рукам и ногам! И вместо того, чтобы вести себя как император, ведешь себя как раб. Почему не женишься на мне? Может, считаешь, что я недостаточно красива или не ровня тебе по рождению – я, чьи предки были удостоены в Риме самых высоких почестей? Может, ты боишься, что я не подарю тебе сына? Или сомневаешься в моей любви к тебе? Нет! Правда в том, что ты думаешь, будто я, став твоей женой, разоблачу твою мать, открою сенаторам глаза на ее прошлые интриги против них и навлеку на нее возмущение народа ее высокомерием и алчностью. Совершенно ясно, что она никогда не станет терпеть невестку, которая тебя любит. Она предпочтет ту, которая, как Октавия, тебя ненавидит, ибо это больше соответствует ее целям… Думаю, тебе лучше отослать меня назад к Оттону, потому что уж лучше я буду слышать о том, как ты деградируешь, чем видеть это своими глазами. В любом случае при такой ненависти со стороны твоей матери жить здесь мне небезопасно».
Эти слова, как пишет Тацит, проникли в самое сердце императора, и ни один человек, которому он рассказывал о своих проблемах, не считал, что мнение Поппеи ошибочно, потому что всем хотелось, чтобы влияние его матери было устранено. Нерон спрашивал Сенеку и Бурра, что, черт возьми, он должен сделать, чтобы избавиться от постоянного сопротивления всем его начинаниям со стороны Агриппины. Всю жизнь она старалась насильно привить ему те черты, которые он больше всего ненавидел. Она упорно отказывалась от попытки понять его, его природный характер. А теперь была готова свергнуть его, возможно, даже убить, лишь бы не дать ему жить своей жизнью, жить по-своему, избавить его от своего диктата и своих упреков. В детстве он, должно быть, часто топал ногами в бессильном гневе на нее, да и сейчас не мог забыть, какую власть имела над ним мать. Ее отповеди приводили его в ужас, а горькие упреки заставляли чувствовать себя несчастным. Но в то же время его злили тайные усилия Агриппины, направленные против него.
Оба бывших наставника сочувствовали Нерону, поскольку, по их мнению, Агриппина представляла гораздо более серьезную угрозу для императора, чем он думал. Они видели блеск ненависти в ее глазах и чувствовали, что она – эта закоренелая убийца – способна в любой момент отнять жизнь у своего сына, да и у них тоже. У обоих имелось достаточно доказательств, чтобы обвинить ее в измене, но Нерон не смог бы заставить себя обвинить свою мать. И все же теперь, когда этот вопрос стал обсуждаться, он со всех сторон слышал, что Агриппина клеветала на него и Поппею и что она грозилась отомстить, если он женится. Теперь Нерон понимал, что настанет время, когда ему придется отдать ее под суд. Люди ее ненавидели, и то, что она строит против него козни, знали абсолютно все. Поэтому необходимость отправить ее в ссылку или предать смерти, в конце концов, неизбежно стала бы настоятельной.
Вскоре произошел инцидент, давший еще один повод считать Агриппину виновной в измене. Публий Силлий, являвшийся доверенным лицом Мессалины и сыгравший печально известную роль «информатора», поставлявшего сведения о тех, кого она желала уничтожить, был еще жив и готов возобновить свою деятельность, как только представится возможность либо заработать на этом, либо свести старые счеты. Самым ненавистным человеком для Силлия был Сенека, поскольку именно он сделал так, что все подобные ему агенты практически лишились работы, и теперь, когда Агриппина кипела от гнева в отношении Сенеки, который помогал и поощрял Нерона во всем, что он делал, Силлий увидел возможность осуществить свою месть. История не утверждает, что Агриппина была вовлечена в его действия, но ее соучастие весьма вероятно, поскольку враждебное отношение этих двоих к философу было обоюдным. Силлий публично набросился на Сенеку с обвинением, что он являлся закоренелым врагом всех друзей покойного императора Клавдия и, хотя он делает вид, что, как философ, презирает богатство, сам ведет роскошную жизнь придворного и уже заработал огромное состояние, давая деньги в долг и занимаясь другими неблаговидными делами. Сенека, безусловно, всегда был уязвим для подобных нападений, поскольку его сочинения были пропитаны чувствами, которые можно описать как почти христианские в своей отрешенности от всякого корыстолюбия, в то время как его жизнь была жизнью мультимиллионера. Подобное несоответствие и сегодня часто тревожит наши умы, когда мы обнаруживаем под личиной бескорыстия богатство каких-нибудь исторических отцов церкви, живших с большим комфортом во имя бедного плотника из Назарета. Сенеку нельзя назвать обманщиком, но едва ли можно сказать, что в своей жизни он следовал тому, что проповедовал, если не допустить, что, наживая богатства и занимая положение при дворе, он мог оказывать на власть более сильное положительное влияние, чем любой пусть даже самый безгрешный нищий.
В любом случае Сенека защищался с жаром и обвинил Силлия, что он стал причиной смерти нескольких человек, включая мать Поппеи. На это Силлий ответил, что он действовал по принуждению и всего лишь выполнял приказы императора. Услышав это, Нерон приказал поднять архивы Клавдия и лично удостоверился, что никакого принуждения к преследованию этих людей не было. В результате Сенека победил, и Силлий отправился в ссылку на Балеарские острова, где прожил остаток своих дней в довольстве и комфорте. Мягкость этого наказания поразила Рим и стала очередным примером снисходительности Нерона. Однако впечатление, оставшееся от этого инцидента в умах
