всегда в той или иной степени связанных с ней. Теперь частым гостем на его пирах стал его вольноотпущенник Аницет, который когда-то в детстве был его наставником, а теперь стал адмиралом флота, стоявшего в Мизенуме. По какой-то неизвестной нам причине этот угрюмый старик не любил Агриппину и однажды, когда Нерон рассказал ему о своей обеспокоенности в отношении нее, мрачно заметил, что люди иногда совершают поездки по морю и иногда этих путешественников настигает кораблекрушение. Он рассказал императору, как легко можно построить судно, которое, как суда, построенные для учебных боев и других водных развлечений, может незаметно дать течь и затонуть. Позднее он сказал, что если Агриппина по какой-то случайности приедет в Байю навестить своего сына, императора, то он, Аницет, почтет за честь организовать для нее морскую прогулку на судне, специально построенном им для императрицы-матери.
Нерон понял, что он имел в виду, и в его голове поселилась чудовищная мысль. Если Агриппина станет жертвой кораблекрушения и утонет, он будет избавлен от необходимости отдавать приказ о ее аресте и свидетельствовать против нее.
Теперь ее смерть стала неизбежной, потому что, как уже было сказано, ее интриги стали достоянием публики, и все подталкивали императора к тому, чтобы убрать ее с дороги, прежде чем она увенчает свою преступную карьеру убийством собственного сына. Смерть в результате несчастного случая – да, это могло стать решением! Так Агриппина никогда не узнает, что это он приговорил ее. Она умрет, не сознавая, что орудием ее уничтожения был ее собственный сын.
Несмотря на все, что она сделала, чтобы задушить его молодой дух; чтобы не позволить ему жить той жизнью, которой он хотел жить; задавить те артистические порывы, которые все более и более настойчиво требовали выражения; несмотря на ее хладнокровное решение отобрать у него трон, ее сын, отказавшийся подчиниться ей, по-прежнему не мог преодолеть свою детскую любовь к ней и страх перед ее упреками. И вот теперь, когда Немезида настигла ее, когда она уже не могла и дальше избегать наказания за свои злодеяния, он был почти счастлив, что в состоянии сослужить матери эту последнюю службу и, таким образом, избавить ее от позорного и плачевного финала в виде неизбежного осуждения. Ее корабль разобьется здесь, у берегов Байи так публично, так открыто, что ни один человек не посмеет сказать, что катастрофа была подстроена! Смерть настигнет ее внезапно, неожиданно и милостиво, и он наконец освободится от страха причинить ей боль, который постоянно нависал над ним темной тучей.
Такова наша интерпретация зарождения страшного деяния, которое история называет самым черным преступлением Нерона, но которое, как я считаю, представлялось ему мрачным и драматичным актом милосердия. Нам следует иметь в виду, что его мать по собственной воле слепо играла со смертью, потому что в эпоху, когда жизнь стоила дешево, а родственные узы в доме императора таили в себе скорее опасность, чем защиту, заговоры и интриги Агриппины с очевидностью вели ее к общественному осуждению, и, если бы Нероном двигала ненависть, он мог бы подождать, понимая, что уже очень скоро закон и сенат освободят его от ответственности за ее смертный приговор. Но, как будет видно, он всегда принимал во внимание ее чувства. Совершенно ясно, что в нем было что-то – будь то любовь, жалость или сыновний долг, – заставлявшее его избегать причинения матери психологических страданий, неизбежных в ходе суда по обвинению в измене. Нам кажется, сама по себе мысль о ее смерти Нерона не волновала. Если только он будет знать, что Агриппина умрет, считая, что он ее любит, ее смерть станет очевидным облегчением.
Вряд ли можно сомневаться, что Нерон обсуждал этот план с Сенекой и Бурром, и если Сенека, вполне возможно, находил в своей стоической философии множество оправданий такому милосердному уничтожению и не видел ничего аморального, что с этим буйным существом, которое теперь угрожало жизни самого Сенеки, произойдет несчастный случай, то Бурр уж точно чувствовал большое облегчение в том, что его избавят от роли палача, которую ему уже не раз чуть было не пришлось исполнять. И ни один из них, включая Нерона, не относился к этому плану как к убийству. Казалось, это была финальная сцена возвышенной греческой трагедии, сотканной древними драматургами, рожденной их зловещим, темным воображением. И можно себе представить, что, снабдив Аницета указаниями построить галеру, которая с легкостью даст течь, они, пребывая в томительном ожидании окончания этого дела, поддерживали себя мыслями о гуманности и благородстве своей цели.
Нерон отправил матери письмо, где написал, что будет рад, если она приедет и проведет некоторое время на своей вилле в Баули, чтобы она могла побыть рядом с ним и вместе с ним принять участие в ежегодных празднествах, посвященных Минерве, которые начинаются 19 марта и длятся пять дней. Он писал, что очень хотел бы помириться с ней и снова почувствовать, что между ними нет ничего, кроме любви. Мы думаем, в своем роде Нерон писал это искренне, потому что, хотя это письмо, в первую очередь должно было обезоружить Агриппину, оно вполне соответствовало странной особенности его характера, а именно его искреннему желанию, чтобы свои последние часы на земле его мать не чувствовала себя несчастной. Она приняла приглашение сразу же, обрадовавшись мысли, что ее упрямый сын в конце концов вернулся к сыновней преданности, поняв, что мудрее будет иметь ее своим другом, чем врагом. Агриппина предвидела триумфальное возвращение к своей былой власти. Вероятно, 18 марта – или в другой день, но в любом случае до начала праздников – после полудня в Антиуме она поднялась на борт триремы (галеры с тремя рядами весел), которая была выделена для нее флотом, и, двигаясь вдоль побережья, следующим утром прибыла в Байю. Нерон, ожидавший мать на причале, тепло приветствовал ее и проследовал с ней на ее виллу, вероятно, посуху. Дом стоял на скалах у самой воды и имел собственный пирс прямо под окнами, где Агриппина обнаружила красивую галеру под разноцветными парусами. На кормовой палубе был выстроен массивный, богато украшенный павильон, обставленный столами, креслами и кушетками. Нерон сказал, что это великолепное маленькое судно – его подарок и что она будет пользоваться им для поездок в его дворец и обратно. Затем он пригласил Агриппину отобедать с ним этим вечером и уехал, оставив ее в счастливом предвкушении возобновления родных взаимоотношений между ними. Однако, когда через несколько часов пришло время отправляться в Байи и она уже готова была подняться на борт галеры,
