ее внезапно остановило дурное предчувствие и вместо этого она решила ехать по дороге в своих носилках.
Но ощущение страха быстро прошло, когда сын нежно обнял ее и тотчас провел на почетное место за пиршественным столом – место, которое обычно занимал сам. Его обращение с ней было почтительным и нежным, и, если Агриппина в своем материнском высокомерии, которое так бросалось в глаза, подумала, что его поведение вызвано раскаянием, Нерон, вероятно, действовал не столько из желания обмануть ее и заставить доверять ему, сколько из болезненного драматического порыва воссоздать в своем сердце то нежное чувство, которое она разрушила своим поведением, и хотя бы на час или два вернуть свою детскую любовь к ней. В своей уверенности, что сын вернулся к покорности, Агриппина сияла и выглядела просто блестяще. Нерон был счастлив, хотя это счастье носило несколько странный характер, поскольку ему казалось, будто он отдает последний долг матери, которая когда-то была для него всем.
Как сообщает Тацит, во время пира «он развлекал ее беседой, во время которой держался то с легкостью юноши, то напускал на себя серьезность и делал вид, что хочет знать ее мнение по важным вопросам». Он заставлял Агриппину смеяться вместе с ним, воскрешая в ее памяти разные случаи из своего детства; он обнимал ее, стремясь вернуть утраченные чувства былых дней. Его сердце разрывалось от ужаса, пафоса и преувеличенной трагичности ситуации. Вместе с тем он не забывал подливать ей вина, и, когда уже после полуночи Агриппина встала, чтобы отправиться к себе, она была не вполне трезва.
Сенека, Бурр и Аницет, участвовавшие в заговоре, тоже присутствовали на этом пиру и последовали за Нероном, когда он повел свою мать вниз по лестнице, ведущей к причалу. Там была пришвартована подаренная им галера, которую вызвали из Байи, чтобы она отвезла ее назад. Агриппина больше не чувствовала никаких подозрений. Под влиянием выпитого вина она была счастлива и предвкушала приятную прогулку по морю, во время которой будет с комфортом возлежать в павильоне, вместо того чтобы трястись по дороге в носилках. Только Аницет и двое-трое его людей знали о приспособлении, способном быстро отправить судно на дно, и теперь он смотрел на Нерона с молчаливым вопросом, должно ли дело быть сделано сегодня, или его нужно отложить до следующей ночи. Когда Агриппина подошла к трапу, император подал ему сигнал и тем самым приговорил свою мать к смерти. Он страстно прижал ее к сердцу, покрывая поцелуями лицо, руки и грудь. Не могло быть никаких сомнений, что эта демонстрация была совершенно искренней. Нерон прощался с матерью. В то время Агриппина была еще довольно красивой сорокачетырехлетней женщиной. Ее четкие орлиные черты смягчали густые волосы, и в ее триумфальной радости по поводу такого замечательного примирения с сыном признаки некоторой усталости и изможденности, которые выдают ее скульптурные изображения того времени, наверняка полностью исчезли. Нерон не мог оторвать глаз от ее лица.
Ночь была теплой и звездной, на море стоял мертвый штиль. Агриппина заняла свое место в павильоне. С ней была ее придворная дама Ацерния Полла, а ее вольноотпущенник Креперий Галл расположился позади павильона рядом с рулевым. Командовал кораблем Аницет, мрачный, как сама судьба. Когда они были еще на некотором расстоянии от Байи и в двухстах – трехстах ярдах от берега, он отдал своим сообщникам команду открыть придуманное им самим скользящее приспособление и пустить в трюм воду.
Но судно затонуло не сразу. Оно накренилось, и это вызвало обрушение павильона. Галл, на которого упала балка, потерял сознание и, упав в воду, утонул, но императрица и Ацерния смогли выползти из-под руин, однако соскользнули с мокрой палубы и оказались в воде. Агриппина, поранившая плечо, с трудом поплыла среди обломков и в кромешной ночной темноте оказалась в стороне от остальных, а Ацерония, которой удалось ухватиться за борт талеры, совершила роковую ошибку, начав звать на помощь. Уже в следующий миг кто-то ударил ее по голове, и она утонула.
Каким-то чудом Агриппина, которая, похоже, оставалась в полном неведении насчет того, что крушение было неслучайным, ускользнула от Аницета и его людей, наверняка шнырявших вокруг в поисках императрицы, пока они не пришли к выводу, что она утонула. В конце концов, когда она уже почти совсем выбилась из сил, ей посчастливилось наткнуться на маленькую рыболовецкую лодку, которая сразу же доставила ее на виллу.
Первое, что сделала Агриппина, – велела своему вольноотпущеннику Луцию Агерину срочно бежать к Нерону, рассказать ему о крушении и о том, что она цела, попросить его не беспокоиться о ней и сказать, что она попытается заснуть, поэтому будет лучше, чтобы он не приезжал навестить ее до завтрашнего утра. Тацит полагает, что в это время она начала подозревать, что галеру потопили намеренно, но решила, что будет безопаснее делать вид, будто никаких подозрений у нее нет. Однако мы думаем, что ее верный вольноотпущенник Луций Агерин был единственным, у кого зародилась такая мысль, но даже в его случае подозрение пало не на Нерона, а на управлявшего галерой Аницета.
Императрица вполне могла предположить, что течь возникла в новом неопробованном судне из-за тяжести павильона, оказавшегося слишком массивным.
Она отправилась в спальню, где ей обработали ссадины и подлечили плечо горячими припарками. Догадываясь, что Ацерония утонула, Агриппина с присущей ей жадностью приказала, чтобы ей принесли завещание придворной дамы. Выяснив, что, согласно последней воле несчастной женщины, она является главным бенефициаром, она дала указание переписать и запереть все вещи Ацеронии – действие, которое, на наш взгляд, совершенно ясно указывает, что умирать императрица-мать не собиралась.
Тем временем Аницет доплыл до берега или был спасен заранее подготовленным для это лодкой и поспешил назад к Нерону, который в мучительном ожидании слонялся из угла в угол. Промокший до нитки и чрезвычайно взволнованный капитан сообщил императору, что, насколько ему известно, Агриппине удалось спастись, что теперь она у себя на вилле и, вероятно, прекрасно поняла, что кораблекрушение было подстроено, чтобы ее утопить. От этих слов Нерон совсем потерял голову. С неописуемым ужасом он осознал, что теперь мать считает его своим предполагаемым убийцей, а деяние, которое он задумывал как акт милосердия, в ее глазах выглядит вероломством и хладнокровной низостью. Более того, он понимал, что она попытается поднять против него всю страну. Возможно, уже сейчас она готовится выехать по дороге в Рим и, как дочь Германика, обратиться за защитой к преторианской гвардии. И весьма вероятно, с их помощью ей удастся повернуть против
