Решение пришло само, и я почувствовала, что успокаиваюсь. Это как отрезать нить на последнем фрагменте и заправить её аккуратно. Самое страшное и трудоёмкое — позади.
Остаётся лишь из разрозненных кусочков сложить платье, соединить отдельные детали, чтобы они образовали свой неповторимый узор, заиграли по-новому и приобрели целостную форму.
Илья пришёл незадолго до полуночи. Андрей проводил его до порога, как и обещал.
«Я приду», — сказали его глаза. Решительные и мрачные. От которых рождается дрожь внутри.
«Я жду», — ответила тем же, вкладывая весь трепет, что жил и горел во мне.
Вслух мы не произнесли ни слова.
Илья помчался наверх. А я, чуть помедлив, поднялась туда же. Я не могла его бросить одного. Не могла спокойно сидеть внизу, зная, что вдруг… кто-то придёт и обидит, а я буду так далеко и не услышу его крика, просьбы о помощи.
Это было сильнее меня.
Он разговаривал с кем-то. Почему именно так? Здесь ему свободнее? Нет страха, что зайдёт отец и застанет? Эта мальчишеская тайна тяготила меня.
Я слышала: он разговаривает с девушкой. Странный голос. Непохожий на другие. Что-то в нём цепляло, заставляло напрягать слух, но за закрытыми дверьми слов не разобрать. Только сам голос слышен да интонации. А приложить ухо и подслушивать явно я бы не смогла. Да и не хотела. Не за тем я здесь. Мне лишь бы с мальчиком всё было хорошо. Остальное переживём как-то, если жизнь будет так щедра и отмерит ещё сколько-то дней, месяцев, лет…
Сегодня Илья общался меньше. Чуть позже я спустилась вниз. Старалась двигаться бесшумно. Надеюсь, у меня получилось. Илья вышел задумчивый, полностью погружённый в себя. Бледный, как вампир, только уши пылали, выдавая его волнение и слишком громкие эмоции, которые он старательно прятал внутри.
— Позвони отцу, — попросил он меня. — Я сейчас не смогу.
Я позвонила. Андрей пришёл. Я закрыла за ними дверь, но не стала включать сигнализацию. Я знала: он скоро вернётся. И это взволновало меня до шума в ушах, до темноты в глазах.
— Пожалуйста, — сказала я вслух, — только не сегодня, ладно? И погладила грудь рукой.
Я считала минуты. Вслушивалась в тишину. Как жаль, что здесь, на первом этаже, не слышно, как тикают часы. Наверное, нужно спустить их вниз, чтобы время ожило, зацокотало пружинами, оживило дом боем, заклацало гирями, что мерно опускались вниз.
Телефонный звонок взорвал безмолвие ночи. Я дрогнула и чуть не уронила гаджет из рук.
— Открой, Ива, — глубокий, очень властный голос. Это не приказ, но я воспринимаю его именно так. Хочу подчиниться ему, стать, пусть на недолгий период, его слабой маленькой женщиной.
— Заходи, — отвечаю почти спокойно, и только сердце бьётся отчаянно, трепещет где-то в горле, отчего на миг кажется: я не выдержу, упаду, погружусь во тьму. Но ничего не происходит. Мир не раскалывается напополам, когда Андрей открывает двери.
Он смотрит на меня внимательно, а я стою перед ним, опустив руки. Волосы, распущенные по плечам, частично скрывают моё лицо.
— Ты хотела поговорить? — Андрей подходит медленно. Берёт мои ледяные ладони в свои, согревает их. Горячий. Невероятно горячий. Тепло струится по пальцам и достигает сердца. Расцветает огненным цветком, но мне не больно, мне хорошо.
— Да.
Мы садимся на диванчик прямо здесь, в прихожей. Я, вздохнув, рассказываю ему всё, что узнала сегодня от Репина.
— Ты знал об этом? — заглядываю Любимову в лицо. Всматриваюсь в резкие черты. Очень хочется коснуться его пальцами. Провести по вертикальной морщинке между бровей, пройтись по скулам, очертить подбородок. Но я только жадно ласкаю глазами из-под ресниц, чтобы он не понял, не догадался.
На лице Андрея удивление.
— Нет. Откуда? Я не был близок с Кудрявцевым. Никогда не интересовался Репиными. Скандал в обществе пропустил — у меня хватало и хватает своих дел, чтобы не следить ещё за кем-то.
— Мне показалось, он не лжёт. Но, наверное, расскажи он об этой истории сразу, было бы проще и честнее. А так… словно скрывал, а сейчас пытается втереться в доверие. После всего, что случилось, я бы не хотела оступиться и повернуться к Никите спиной. Ты просил держаться от него подальше. Почему? Почему, если ничего не знал?
Андрей выдыхает. Молчит, словно собираясь с духом.
— На это есть две причины. Первая — банальная: Репин сердцеед, красавчик. Любая нормальная девушка не сможет рядом с ним чувствовать себя в безопасности. Такие разбивают сердца и идут дальше. Вряд ли ты хотела бы этого.
Я даже не улыбаюсь, хотя внутри распускает лепестки белая роза нежности. Он… ревнует? Ну, хоть немножечко?..
— А вторая причина?
— Меня попросил Самохин, — вот это неожиданность. Попросил? — Сказал, что вокруг тебя будет виться этот донжуан. Может, именно он, твой душеприказчик, знает гораздо больше о Никите Репине, поэтому счёл своим долгом оградить, пусть и через другого человека.
Немножко больно от его слов. Но я должна пройти путь до конца.
— Так ты выполнял просьбу? Самохин попросил, поэтому ты… возился со мной?
— Не только поэтому, — Любимов смотрит мне в глаза. Пристально, не отрываясь.
— Ответь мне на один вопрос, пожалуйста. Честно ответь, — я набираю побольше воздуха в лёгкие. Это не потому, что мне нечем дышать. Это потому, что мне нелегко спрашивать. Страшно. — Я тебе хоть немножко нравлюсь?
— Ты мне нравишься, Ива, — уверенно и спокойно. Как точка в конце предложения. Исчерпывающий разделительный знак.
— Тогда тебе будет несложно выполнить мою просьбу.
Он смотрит на меня. Ни о чём не спрашивает. Ни «да», ни «нет». Ждёт.
— Я хочу, чтобы ты сделал это, — говорю на одном дыхании, чтобы не передумать, не спасовать, не уклониться.
— Что — это? — глухо и тихо, но глаза его блестят опасно, вспыхивают тёмным светом.
— Займись со мной любовью, Андрей.
40. Андрей Любимов
Что?! Я подумал, что мне послышалось. Как там Самохин говорил? Монашка? Хороша монашка!
Я пытаюсь вызвать в себе злость, оскорбиться, придумать об Иве что-то нелицеприятное, оттолкнуть её, но не могу. Не могу ни злиться, ни развернуться и уйти.
Я желаю её. Желаю так, что теряю разум. Меня скручивает в узел рядом с ней. Я терплю муки, но добровольно иду на это.
Мягкий овал лица. Синие глаза — сейчас я не вижу их цвет. Белокурые волосы прядями падают ей на плечи. Она… такая чистая и непорочная на вид, что даже её дерзкое предложение теряется, становится безликим.
Я не отвечаю ей не потому, что колеблюсь. А потому, что пытаюсь совладать с собой.
— Я знаю, как это выглядит, — на щеках у неё — два алых пятна.
Нежная кожа. Очень нежная.
Из-за шума в ушах я почти не соображаю. Плохо слышу её, но всё же пытаюсь. Мне бы сейчас сдержать себя. В руки взять. Не накинуться жадным волком, не проглотить целиком, как Красную Шапочку, что подошла слишком близко. Опасно близко.
— Я… мне… нелегко. У меня никогда не было мужчин.
Всё же монашка. И почему-то становится легко. Тяжесть из груди уходит. Дышится с упоением. Я хочу это слышать снова и снова, ещё и ещё, пить её откровение, преклоняться, дарить нежность. До тех пор, пока она не расцветёт. Для меня.
— Иди сюда, Ива, — в голосе моём — хриплая жажда. Пересохшее горло не слушается. Это приказ — слишком властный и сильный. Я подаюсь ей навстречу, но маленькие ладошки останавливают меня. Ложатся на грудь и сдерживают.
— Подожди. Не спеши. Дай мне слово, что всё будет на моих условиях.
Смотрю на неё выжидающе, а вижу только губы. Желанные губы, которых хочу коснуться языком, провести по кромке, разомкнуть, нырнуть внутрь, столкнуться с барьером её зубов, преодолеть его и…
— Чего ты хочешь, Ива? — всё так же хрипло и тихо. Невыносимо и дальше терпеть эту жажду. Хочется припасть к источнику, который точно исцелит меня и напоит, утолит жаркое жадное марево.
— Я хочу, чтобы ты сделал всё так, как я попрошу. Для меня это не просто важно, а жизненно важно.
