Она выбирала?.. Она… сравнивала?.. И если бы Репин не рассказал бы ей шокирующие подробности, выбор мог бы быть другим?..
41. Ива и Андрей
Ива
Он напрягается. Сразу. Становится твёрдым-твёрдым — притронуться больно, так звенит. Провожу пальцами по его натянутым скулам.
— А теперь скажи, о чём ты подумал, — прошу негромко и улыбаюсь. Он каменеет ещё сильнее и молчит. Не скажет, конечно, но по его мрачности я и так догадываюсь, какую бурю вызвали мои последние слова. — Знаешь как появляется дремучий лес?
— Нет, — выдавливает он сквозь плотно стиснутые зубы. Наверное, на месте его удерживает лишь нежелание меня обидеть. А так бы умчался, унёсся стремительно, так и не спросив, зачем я сказала о выборе.
— Никто не ухаживает за землёй. Не чистит её от наносных семян, не стрижёт траву. Так появляется чаща, где деревья сплетаются корнями и кронами. Солнечному свету туда не пробиться. Там темно и страшно. То же самое с душой происходит. Только в тысячи раз быстрее. Одна недомолвка — и сразу сотни сомнений корнями разрывают сердце.
Андрей вздыхает. Прижимает к себе покрепче. А я прикрываю глаза — так мне хорошо. Надо встать и в душ, между ног саднит и липко, а шевелиться не хочется. Бросать его ни на миг нет желания.
— Ты нас сравнивала? Что, опыт победил молодость? Или какие критерии склонили чашу весов в мою сторону? — Андрея наконец-то прорвало. Прячу лицо у него на груди. Ревнивый. Но ему больно, поэтому не хочу мучить. Пусть не отравляется ненужными эмоциями. Поднимаю глаза.
Губы его сжаты плотно. Он жалеет о сказанном. Зато я — нет. Так легче видеть и понимать, что на самом деле гнетёт его, тревожит. Одним чутьём этого не добиться.
— Слова про выбор не касались… кандидатов на эту роль. У меня не было на этот счёт сомнений. Я говорила совсем о другом. О собственном выборе: быть или не быть тому, что случилось, в моей жизни.
Андрей смотрит недоверчиво. Вздыхает. Но руки его становятся не такими твёрдыми и напряжёнными. А затем он стонет, тянется ко мне, целует горячечно моё лицо. Поцелуи его — как горячие метки: проникают под кожу и оставляют следы. Я запомню каждый его поцелуй, каждое прикосновение. Сохраню в душе и сердце. Соберу, как коллекционеры собирают коллекции.
— Может, ты расскажешь? — спрашивает он, как только буря облегчения проходит.
Я понимаю о чём он. О хрупкой вазе моего тела.
— Не сейчас. И, наверное, не сразу. Ты же сможешь подождать?
Возможно, разговор об этом и не случится. Я бы не хотела. Неизвестно, насколько он мне дан — мой Ворон. Счастье — крылатая птица. Сегодня сидит на крыльце, а завтра — улетает далеко-далеко.
— Я подожду. До тех пор, когда ты будешь готова. Знаю: о некоторых вещах говорить сложно.
Он сейчас великодушен, но настанет день, когда его начнут тяготить мои тайны. Я это понимаю.
— Мне нужно уйти, — говорит он со вздохом и с сожалением в голосе.
— Конечно, — соглашаюсь. С ним так спокойно, и я бы никуда его не отпустила. Но в соседнем доме — двое детей, которые нуждаются в отце и его заботе.
Андрей встаёт, медленно одевается, а я слежу за каждым его жестом, любуюсь, ловлю момент. Мне не стыдно. Это так странно. Чужой мужчина в моей спальне. Голый. Горячий. Живой. Кажется, я об этом даже никогда и не мечтала. Думала, что так и проживу без любви, пока не смогу исправить, выпрямить прошлое.
Я тоже поднимаюсь, набрасываю халат, провожаю его до двери.
— Не забудь включить сигнализацию, — наставляет он меня и срывает поцелуй. Губы настолько чувствительные и зацелованные, что воспринимают ласку очень остро, почти болезненно.
Заботливый и ответственный. Помнит обо всём. Беспокоится. Так приятно принимать его щедрость. Непривычно. И… я не жду другого. Это естественно для него. Он такой и есть. Странно, что молва говорит об Андрее худо. Может, дело в его хмурой замкнутости, необщительности.
Да, он не душа общества, не улыбчивый рубаха-парень. Но то, что он Синяя Борода я не верю. Не такой — сердце чувствует. Или хочет обманываться? Я пока не знаю.
Мне хочется отдаться в плен своему доверчивому сердцу. Ведь я всегда неплохо разбиралась в людях, хоть и сталкивалась с ними не так часто. Но, наверное, именно одиночество сделало восприятие острее, когда интуиция и внимательность сразу же выпячивают углы и особенности характеров.
Я принимаю душ. Долго стою под тёплой водой, смывая с себя… его запах? Греховность падения? Новые ощущения, которыми полно моё нетренированное нежное тело?
Плевать на всё. И на саднящую боль в груди — тоже. Я больше не пустышка. Я стала женщиной. Я познала, каково это — быть пусть не любимой, но желанной.
Выбор… Его не было. Никто, кроме него. Только он. А иначе я бы не решилась. Не смогла. Побоялась бы.
Я меняю простыни. На них — пятна крови. Это всё, что осталось от моей невинности. Двадцать шесть лет я спала, ждала своего принца. И вот он пришёл и разбудил меня поцелуем. И не только.
Не улетай, мой Ворон. Побудь со мной, пока возможно. Потому что без тебя нет счастья, которое я сейчас ощущаю.
Я засыпаю с улыбкой. Я засыпаю с надеждой. На что? А не важно. Главное — она у меня есть.
Андрей Любимов
Несколько часов сна. Привычный ранний подъём. На автомате прохожусь по дому, заглядываю в комнаты детей. Катюшка спит, раскинув руки и ноги. Илья — отвернувшись к стене. Касаюсь рукой его вихрастой макушки. Для меня важен вот этот контакт. Пока сын спит, нет между нами разногласий. И я не перестану ломать голову над тем, что же нас разлучило, развело по разные стороны баррикад.
Да что там. Всё не так. Это сын без конца от меня бегает, становится напротив, считает соперником. И как бы я ни пытался разбирать завалы, он снова и снова возводит барьеры. По какой-то одному ему известной причине. Я бы предпочёл, чтобы взрыв произошёл, когда я рядом. Пусть бы выговорился. А я хотя бы понял, в чём виноват или не угодил.
Ива… О ней я думаю вне дома, когда добираюсь по пустынной трассе в город. Хрупкая веточка. Вошла в мою почву и проросла. Пустила корни. И я не хочу избавляться. Пусть живёт.
Я не дурак и не юный мальчик. Для меня то, что случилось ночью, — больше чем секс. Это не снятие напряжения, а намного сильнее, но я пока не хочу об этом думать, потому что не хочу ничего испортить.
Во мне живёт дикарь, требующий завоевать, присвоить, никому не отдавать, не делиться, спрятать, скрыть, оберегать. Я знаю за собой это. Может, поэтому так трясусь над детьми. Это то, что мешает дышать мне и может перекрыть кислород тому, кто находится рядом.
Ещё не время, чтобы выпустить алчный огонь наружу. А может, и не нужно, чтобы ничего не разрушить, не пройтись огнём и мечом по тому, что дорого.
Хрупкая девочка нуждается во мне. И я буду ещё защищать, но не позволю себе стать её золотой клеткой.
Может, поэтому я решил: не буду её торопить. Не стану ничего узнавать о её прошлом помимо её воли. Я бы мог. Но не стану.
Ива. Иванна — поёт моя тёмная душа. Ивушка — твердит моё сердце и сгорает в угольном пламени, тонет в электрических всполохах. Я буду рядом, пока ей нужен. А дальше… останусь, если она захочет и примет меня таким, какой я есть. Если не испугается, не отшатнётся.
Позже я выбросил всё из головы, отрешился. Я не мешаю личное с работой. Разделяю эти два аспекта своей жизни, чтобы сохранить баланс.
Работа не должна поглощать меня полностью. Семья не может влиять на то, что я делаю. У семьи есть свои неоспоримые преимущества, но в тот мир я не пускаю холодный расчёт бизнеса. Это разные двери. И в каждую из них я вхожу, оставив груз снаружи.
На встречу с Самохиным я опаздывал — не рассчитал время, застрял в пробке, к счастью, небольшой.
Нотариус ждал меня на той же лавочке. Сидел, созерцая природу. Обречённость — вот что читалось в его мешковатой фигуре. Большой сильный мужик, а духа в нём — ноль. Нестойкое пламя свечи сильнее, чем еле тлеющие угли Самохинской жизни. Что его так сломало? Не уверен, что хочу знать, но он единственный, кто знает, что происходит в доме Кудрявцевых.
