Я спросил Тома, как он собирается прокормить такой табун в такую холодную погоду, и он, не моргнув глазом, заявил, что его лошадки питаются сеном и древесными опилками. В этом — весь Том: он любит поводить за нос местных людей, чтобы лишний раз выставить себя таким умником, каких свет не видывал.
Потом я спросил Тома, что он задумал делать со всеми этими лошадьми. Том ответил, что он с легкостью прекратит их в денежки. Объездив пони, лучших он оставит себе, а остальных отправит в Лондон, где у него имеются обширные связи среди лошадиных барышников. На лошадей нынче большой спрос, и он совершенно уверен в том, что каждая принесет ему доход в среднем никак не менее десяти фунтов. Я крепко засомневался, выйдет ли из этой затеи хоть какой-то прок, но, как показали дальнейшие события, прав оказался все-таки Том Фаггус.
Затем Том настоял на том, чтобы мы назначили день его свадьбы с Анни. Матушка взглянула на меня, ожидая, что я скажу, я взглянул на матушку, ожидая от нее того же, и поскольку нынче причин для отказа у меня не было никаких — Том явно шел в гору, — я сказал, что мы должны предоставить Анни право самой решить, когда она оставит родной дом. После этого Том отправился к Анни, и я пошел искать Лорну, чтобы сообщить ей о приезде нашего родственника.
Нам казалось, что Лорна ни за что не сядет с Томом за один стол из-за его подмоченной репутации, но Лорна так заинтересовалась нашим знаменитым свойственником, что объявила следующее: она с превеликим удовольствием отобедает с Томом Фаггусом за одним столом, если он сам не откажется от ее компании, памятуя о мрачной репутации Дунов. Более того, подчеркнула Лорна, ее отказ был бы величайшей несправедливостью по отношению к Анни, которая сделала ей столько добра, что она просто оскорбит Анни, если не сядет за стол с ее будущим супругом (Ай Лорна, ай умница, подумал я про себя; как говорится, не прибавить, не убавить!)
Затем Лорна ушла переодеться, сказав, что не выйдет к столь уважаемому человеку в простом садовом фартуке, и когда она появилась к обеду, все на ней было самое что ни на есть чистое и сидело так, что и представить себе невозможно.
Матушка, глядя на Лорну, не смогла удержаться от восхищения, сказав, что, когда Лорна надевает лучшие свои вещи, она становится похожей на принцессу. Но, после того как сквайр Фаггус отвесил весьма галантный поклон и получил в ответ весьма изящный реверанс, внимание его привлекло лицо и ожерелье Лорны, причем в то и в другое он стал вглядываться так пристально, что Лорна вспыхнула от смущения, а я — от гнева, и, честное слово, не будь сквайр Фаггус нашим гостем, я бы задал ему на этот раз хорошую трепку.
Желая нарушить воцарившееся неловкое молчание, я громко объявил, что обед готов, гаркнув при этом так, что эту новость услышала, наверное, половина нашего прихода. Матушку очень насмешила моя выходка, и чтобы я не удумал отколоть еще какое-нибудь коленце, она тут же, без промедления, пригласила всех к столу. Обед, к слову сказать, удался на славу. Когда обед закончился и девушки ушли в свою комнату, а за столом остались только матушка, Том и я, сквайр Фаггус задал вдруг неожиданный вопрос, причем, как я понял, он постарался застать нас врасплох, чтобы не оставить нам времени на увертки.
— Знаете ли вы историю этой прекрасной девушки, добрая матушка? — спросил он.
— Знаю, конечно, — ответила матушка, взглянув на меня с улыбкой, — но далеко не все: ведь если Джон не захочет чего-нибудь рассказать, так из него этого клещами не вытащишь.
— И вовсе нет, матушка, — обидчиво заметил я. — Ты знаешь о Лорне почти все, слово в слово, из того, что знаю я.
— Да-да, Джон, — поторопилась заверить матушка, почти все, слово в слово, и я знаю, что ты никогда не лжешь. Но осталось еще несколько несказанных слов, и они-то, может статься, и есть самые важные для меня.
Я промолчал. Не было у меня никаких секретов, и я не желал их иметь, да и не было мне особого смысла таиться от матушки, но, в общем-то, кое в чем она была права, потому что, ради ее же спокойствия, я умолчал о смерти бедного Алана Брандира, кузена Лорны, о связи Марвуда де Уичхолса с Дунами и об угрозах Карвера Дуна в отношении меня.
— Ну полно, полно, — сказал Том Фаггус, одаряя нас одной из наиприятнейших своих улыбок, — вы прекрасно поняли друг друга, насколько это вообще возможно между двумя близкими людьми. Ах, будь у меня матушка, как знать, может быть, жизнь моя сложилась бы совсем по-иному!
Том вздохнул, а добрая моя матушка совсем пригорюнилась: после таких вздохов Тома она не чувствовала к нему ничего, кроме жалости и сострадания. А Том между тем вынул из кармана свою резную табакерку и предложил мне один табачный лист, свернутый в трубочку. Он взял уголек и стал разжигать трубку, а я, чтобы не попасть впросак, стал внимательно следить за тем, что он проделывает со своим табачным листом.
Пока мы раскуривали трубки, Том сказал, что совершенно уверен в том, что прежде видел лицо Лорны, но было это много-много лет назад, когда она была совсем ребенком, и он никак не припомнит, когда и где это было. Особенно запомнились ему ее глаза: никогда — до сего дня — ни прежде, ни после этого не видел он таких глаз.
— Бывали ль вы когда-нибудь в Долине Дунов? — спросил я.
— Я слишком дорожу своей жизнью для таких прогулок, — покачав головой, ответил Том.
Я предложил ему стакан бренди в надежде, что это освежит его память, а он, опрокинув стакан, сразу сделался таким умным, что, не переводя дыхания, объявил нас с матушкой такими глупцами, каких свет не видывал.
— Приняв к себе Лорну, — сказал он,— вы поставили на карту ваши жизни и кровли над вашими головами, а Лорна, при всей ее редкой красоте, стоит ли она того, чтобы из-за нее так крупно рисковать?
— Среди многих изумительных качеств и добродетелей Лорны, — заметил я, — красота занимает отнюдь не главное место. В конце концов, вы, сквайр Фаггус, могли бы и не лезть со своими советами, когда вас о них не просят, — закончил я на повышенных тонах.
— Браво, Джон Ридд! — расхохотался сквайр. — Дураком родился, дураком помрешь. Ну-ну, не обижайся, родственник, она и вправду такая необыкновенная девушка, что будь я на твоем месте, я бы тоже свихнулся до конца дней своих. И все же не позволяй этому беспомощному ребенку ходить в вещице стоимостью в половину нашего графства.
— Лорна стоит всего графства, — горячо возразил я, — и всей Англии вместе взятой. И потом, на ней нет ничего ценного, кроме колечка, что я подарил ей, а ему цена...
Здесь я остановился, потому что матушка взглянула на меня, прищурив глаза и явно ожидая, что сейчас-то уж я назову стоимость колечка, которую она сто раз пыталась вызнать у меня, но я все молчал, как рыба.
— Фи, подумаешь, колечко! — воскликнул Том Фаггус с таким презрением, что я просто покраснел от злости.— Из-за колечка я б в прежние времена погнушался бы ограбить прохожего. Но вот ожерелье... Понимаешь, ты, болван, это ожерелье стоит всей вашей фермы, всего состояния вашего дядюшки Бена, а также всего Далвертона впридачу.
Я не поверил своим ушам.
— Неужели эта вот стекляшка, которой она владеет с детства...
— Ну как же, «стекляшка»! Тоже мне, знаток выискался! Да это же лучшие бриллианты, какие я когда-либо видел, а уж их-то через мои руки прошло, дай Бог!
— Нет, в самом деле,— воскликнула матушка, вспыхнув от волнения,— вы наверняка ошибаетесь, потому что молодая леди должна была бы знать, что носит на груди целое состояние!
Меня чрезвычайно порадовало то, что матушка назвала Лорну «молодой леди»: она сознательно сказала так и пику Тому, назвавшему Лорну «беспомощное дитя».
— Уж поверьте мне,— сказал Том тем тоном, который Анни называет «весьма благородным», а по мне так просто хвастливым, — уж поверьте мне, дорогая матушка и ты, простофиля Джон, что бриллиант я могу оценить с первого взгляда. В прежние времена ради такой вот штуковины я, не моргнув глазом, остановил бы на дороге даже карету, запряженную восьмеркой лошадей. Увы, миновали веселые денечки... А здорово же это было, особенно при лунном свете!
— Мастер Фаггус,— с достоинством начала матушки, — до сих пор вы не позволяли себе говорить о вашей прежней жизни и прежнем, с позволения сказать, ремесле подобным тоном. Боюсь, однако, что бренди...
Тут матушка запнулась, потому что бренди был ее собственным, а Том был нашим гостем.
— Вот что я вам скажу, мастер Фаггус, — продолжила матушка,— так или иначе, но вы завоевали сердце моей дочери, а искренним раскаянием и многочисленными обещаниями начать новую жизнь добились моего согласия на ваш брак. Анни моя старшая дочь и после Джона, моего дорогого мальчика, я люблю ее больше всех на свете и потому я возьму назад свое согласие: я не допущу, чтобы моя девочка связала жизнь с человеком, тоскующем о большой дороге.
