– Я не вижу ее побрякушек, драгоценностей. Что она носила постоянно – Максим взглянул на Ларису.
– Она на ночь складывала кольца, серьги и браслет на туалетный столик – Лариса в упор разглядывала то место, где надлежало драгоценностям быть. – Да, бриллиантовый комплект. И еще два кольца, она на среднем пальце носила. И обручальное еще.
Следователь положил руку на исписанные листы: «Обручальное?. Вот, в протоколе отмечено. На покойнице осталось, не снять».
Максима передернуло.
– Ну вот, ее постоянные украшения пропали – выговорил он чуть слышно.
– Сколько они стоят?
– Не знаю. Дорого. Бриллианты я ей подарил после свадьбы. А два других кольца старинные, от бабушки. Не знаю, дорого.
– Вы должны сегодня, как сможете, описать их мне подробно. – Тут взгляд Гущина остановился на оформленном, как поздравительный адрес, листе. На нем был пропечатан стихотворный текст.
– Тоже ее произведение? – и склонился к заинтересовавшему его объекту.
– Это поздравление. У Елены подруга в Америке живет. Хотела отослать ей экспресс-почтой к Новому году. Читайте. – Предложением Гущин воспользовался.
В назначенный день и назначенный год —Е сть воля к возврату минут и пространства —Р азлука пройдет у Покровских ворот,А мерика – греза, а Русь – постоянство.Г улять на рассвете в березовой чаще.О ткинуть со лба непокорные пряди,Р ешить – этот миг – он и есть настоящий.И жить этой жизнею есть чего ради.Е два ли изменчивый мир тривиален,Н ам звезды светили, манили, молчали,К огда мы пытливо глядели на небоО твет не услышали. Или он не был.
– А что это – начальные буквы в каждой строчке красные, и отдельно стоят?
– Это акростих. Прочитайте сверху вниз – там обращение.
– Вера Гориенко. Постойте. Так может?
– Ну да. Посмотрите. Она все стихи так писала.
Гущин взял листок с посланием Максиму.
– Это за что же она у вас прощения просила?
– Я с тем и заезжал, чтобы узнать. Она сказала – просто соскучилась.
Зазвонил телефон Елены. Гущин кивнул, Максим взглянул на дисплей:
– Это Татьяна, подруга жены. Что я могу сказать?
– Истерик не будет?
– Не думаю.
– Скажите как есть. Пусть приедет. Может, здесь поговорим.
– Ты можешь сейчас подъехать? Лена погибла – Все узнаешь. Приезжай.
Гущин видел, что Максим на пределе. И отправился к консьержке. Или еще какие обстоятельства надеялся выявить.
– Так букет этот точно после вас появился? – спросил он на выходе.
– Не было цветов, они же сразу в глаза бросаются.
– А она именно такие цветы любила?
– Разные.
* * *
Было начало девятого. Вечерняя консьержка заступила на смену. Ее приходилось сдерживать – так стремительно и достаточно толково из нее, вперемежку с причитаниями, исторгалась информация. – «Вечер беспокойный, так как к Агафоновым съезжались гости, вернее не съезжались, а подтягивались, очень растянуто во времени; нет, чтобы приехать и праздновать, долго собирались.
Ромины – нормальные, никаких от них беспокойств. Елена вчера не выходила. Максим – все точно по времени. Уехал в полдесятого. И здоровается, и прощается. Приветливый. И, наверное, через полчаса пришел, (да, уже десять было), молодой и какой-то странный. Сказал: «К Роминой, от Гордиенко». Отзвонила. «От Веры?». Вы знаете, она была удивлена. И она говорит: «Пусть пройдет».
И вскоре он ушел, не больше получаса прошло. Стремительно, даже не взглянул. А странный потому, что беспокойный. Какой-то дерганный. Роста выше среднего. Одет? – не как к ним обычно господа ходят, но не раздрипанный. Шарф большой намотан, шевелюра. Но не космами. Лет, наверное, к сорока. Нет, не вызывал доверия». – Она смотрела на Гущина, будто выкладывала убийцу на тарелочке.
– Он с букетом был?
– Нет, пустой, руки в карманах. А с цветами все, кто к Агафоновым шел. Да, и совсем последний молодой господин, загорелый. Большой букет.
– Что за цветы?
– Не знаю. Были в бумагу завернуты.
Тут вошла невысокая, стильно одетая дама и бросила, не глядя: «К Роминым»
– Вы знаете, – начал, было, следователь. Она глянула так, что стало ясно – знает!
– Я следователь, фамилия Гущин.
– Татьяна Евгеньевна Дорофеева. Мне Максим сказал, она моя подруга. Где она?
– В морге.
Дорофеева, с закрытыми глазами, поворачивая голову из стороны в сторону, прошептала: «Тоже театр, последняя роль». И так же, чуть слышно, спросила: «Что произошло?»
– Хм, знать бы. Ее нашла домработница, утром. Подруга ваша погибла, ей пронзили грудь каким-то стеклянным копьем.
– Разбили сердце. Ну и ну… Можно в квартиру?
Поднялись вместе. Открытые двери, пустая гостиная. Дорофеева прошагала несколько ступенек, потянулась к отбитой стеклянной лошадиной голове. «Не трогайте, может там следы какие, мы еще работаем» – Гущин вопросительно посмотрел на подошедшего криминалиста, тот предложил все осколки забрать с собой: «В лаборатории посмотрим» «Там случилось?» – Татьяна вопросительно смотрела на ручеек стеклянных осколков, – «Можно?» – и, не дожидаясь ответа, медленно проникла сквозь дверной проем.
* * *
«Нет у меня предположений, не знаю. Мы говорили вчера днем и собирались сегодня за подарками, на мост „Багратион“. Купить муранских тигров» – она так и не сняла шубу. Сидела, утонув в кресле, Максим курил у окна, Лариса прижалась к дверному косяку. Все собрались в гостиной, молчали.
– А случаем, как писательница, не остались ли какие-нибудь записи. Может, дневник вела? – все эти конкретные, но обезличенные вопросы коробили Максима. Ему хотелось белугой выть, а приходилось давить из себя подробности.
– Елена ничего не сохраняла – ни писем, ни поэтических опытов. Какие там дневники! У нее: миновало – да и Бог с ним, – отделался скороговоркою Максим.
– «Мысль изреченная есть ложь», – прозвучало. Татьяна шептала себе.
– Что вы сказали? – Гущин надеялся, что сможет встретиться с Дорофеевой взглядом.
– Тютчев сказал, – прошептала Татьяна и зябко прижала шубу к груди.
– А Гордиенко эта вам известная личность? – обратился Гущин.
Ответили одновременно. «Мы виделись» – Максим и «Конечно» – Дорофеева.
– А что это за деятель, кого Гордиенко вчера к покойнице присылала? Консьержка рассказала – приходил.
– Кто ж может знать? Может, из Америки кто, с оказией.
– Да позвоните ей, она и скажет, – Дорофеева написала номер.
– Сейчас в Колорадо ночь, – озвучил Ромин течение мысли.
– У них ночь, а у нас смерть, – Татьяна устало поднялась. – Прости, Максим, я пойду. Ничем я не могу помочь, ни ей, ни тебе.
– Вы можете помочь следствию!
«Какая жуть!» – твердили мысли, но Дорофеева сказала должные слова: «Когда будет нужно, я смогу это сделать. Сейчас нечем. Вот мой телефон. Завтра, или когда еще. Звоните Вере, я тоже ей позвоню. Не сейчас». И она стремительно двинулась к лифту.
* * *
Гордиенко трубку не взяла. Тогда Гущин попросил собрать все в доме фотографии.
Их было немного. Максим объяснил, что Лене «какие-то фото» были ни к чему. – «Она не жила ни воспоминаниями, ни мечтами, ну, сколько я знаю». «Что же, только сегодняшним днем?».
– Да нет, сегодняшним днем она совсем не жила. Она жила своими чувствами в своем мире.
– Странная какая она у вас была.
Гущина остановил схваченный камерой миг: Елена Ромина, темные волосы на ветру, напряженная поза сопротивления, шляпа, с трудом удерживаемая рукой. Динамичная, безумно живая. И следующая фотография – то же солнце, море, и Елена – крупный план. Не улыбка, а радость в глазах. Красавица.
«Это Венеция, этим летом». «Вместе были?»; «Она ездила одна.»
* * *
Консьержка пристально изучала каждое фото.
– Мы посменно дежурим в подъезде. Только Дарья Иванна больна третий день. Так что я очевидец всех этих событий.
Фотографий то было всего-ничего, а остались уже единицы. Гущин уж было отчаялся, когда она позвала, не отрывая взгляда от объекта, и ткнула пальцем: «Это он».
На фотографии были трое, Елена, молодая совсем; девушка и юноша за правым плечом.
– Этот приходил вчера. Максим Петрович ушел, а он появился. Других не видела.
* * *
– Давнишняя. Это Вера Гордиенко. – Ромин разглядывал фотографию. – Мужика не знаю. – Звоните в Америку.
Максим взглянул на часы, в Колорадо как раз время к полудню.
– Письмо отправьте электронное, карточку отсканируйте. Кто такой? – Максима лихорадило, но Гущин диктовал, почти приказывал. Он знал как важно время, да и Максим забывался в подчинении и смене действий.
Пока Ромин возился у компьютера, Гущин рассматривал фото. Елена не смотрела в кадр, чуть в профиль. Она выискивала что-то вдали, слегка восточная, почти красавица. Вера смотрела на зрителя пристально и очень дружелюбно. Открытое лицо, приветливое. Молодой человек позировал.
