покровительственном тоне, тем более — такие вот субъекты.
— А, — понимающе кивнул он, — младший сын, верно? Старшему
достается и поместье, и все дела, а младший даже приличного меча не
может себе позволить? Знавал я вашего брата… то есть не в смысле
вашего брата, а в смысле таких, как вы, сударь. Из них часто получаются
знатные вояки, — он хохотнул над своим нехитрым каламбуром. — На вашем
месте я бы поступил на службу. Война — это лучший способ заработка для
мужчины! Тем паче, сейчас и Льву, и Грифону чертовски нужны люди. Я бы и
сам тряхнул стариной, кабы не… — он покрутил в воздухе свой крюк. -
Приходится теперь сами видите чем зарабатывать. Впрочем, это тоже
честный хлеб. У меня уроды настоящие, не то что у других.
— А что же, другие используют грим? — заинтересовался я.
— Да нет, это-то вряд ли, за такое мошенничество в первом же городе
в смоле и перьях вываляют, это самое малое… Они просто детей покупают
у всякой голытьбы, которой кормить нечем, ну или воруют, но это уж
дурни, купить — оно безопаснее, и обойдется недорого… Ну и делают из
них уродов. В бочку там засовывают и так держат, чтоб горбатый вырос,
руки-ноги ломают и бинтуют, чтоб неправильно срослись, надрезы всякие
хитрые, ну и всякое такое. Иной раз забавно выходит, а иной прямо
оторопь берет, что у них получается…
— И что же вас удерживает от подобной практики? — ровным тоном
осведомился я.
— Ну так, во-первых, долго это, много лет надо ждать, пока из
ребенка урод вырастет, а деньги-то сейчас нужны. А потом, ну,
неинтересно как-то. Ногу сломать всякий может. Интересней, когда само
такое уродилось, а ты его отыскал, и другого такого ни у кого нету. Вот,
к примеру, всем этим искусникам с их инструментами, сколько б ни бились,
ни в жизнь человека с двумя носами и тремя глазами не сделать, да чтоб
третий глаз еще и видел. Верно, Хуго?
— Это точно! — самодовольно подтвердил трехглазый.
— Скажите, Гюнтер, — осведомился я, — а у вас у самого есть дети?
— Ну а у какого мужчины их нет? — хохотнул он. — По всей стране, я
полагаю. Правда, ни одного из них я не видел…
— Возможно, видели, просто не знаете об этом. В каком-нибудь цирке.
Их матерям едва ли был в радость такой подарок, не так ли? Или на поле
боя. Самым старшим из них ведь уже должно быть хорошо за двадцать? Так
что кто-то из тех, кого убили вы или ваши люди…
— Хха, — он тряхнул головой, ухмыльнувшись. — А ведь и впрямь может
быть. Никогда об этом не задумывался. Жизнь вообще — забавная штука,
верно?
На его лице не было ни тени смущения, так что я решил не стучаться
в глухую стену и вернуться к сугубо практическим вопросам.
— Как нам лучше доехать до Комплена? — спросил я.
— А вот по этой дороге прямо до второй развилки, на ней направо, а
как лес кончится, до разрушенной крепости и за ней опять направо, через
разоренные виноградники, потом дорога изгибается налево и в конце концов
сливается с другой, что с юга идет. Вот по той уже на север прямо до
Комплена, — объяснил он, не удивляясь резкой перемене темы.
— Лес еще долго тянется?
— Миль двадцать будет. Так что до жилья скоро не доберетесь.
Хотите, тут ночуйте, место в фургоне найдется. Если в общий котел чего
добавите, совсем хорошо будет.
Я посмотрел на Эвьет. Ошибиться в значении ее ответного взгляда
было невозможно, и я хорошо ее понимал. Впрочем, с научной точки зрения
мне было бы интересно обследовать столь редкие патологии — однако едва
ли мне позволили бы сделать это бесплатно. Гюнтер, судя по всему,
нуждался в собеседнике, точнее, в слушателе его разглагольствований о
войне, коими он, вероятно, уже успел утомить своих подопечных — однако
не стал бы ради этого отказываться от денег за то, чем, собственно, вся
компания зарабатывала на жизнь. Все же я закинул удочку, сообщив о своих
врачебных познаниях и предложив осмотр циркачей.
— Благодарю, но в этом нет нужды — у нас все здоровы, — ответил
Гюнтер, как мне показалось, чересчур поспешно (и, разумеется, не подумав
узнать мнение своих "здоровых" подчиненных). Не иначе, он опасался, что
мое искусство способно превратить кого-нибудь из них в нормального
человека. Опасался он зря: возможно, некоторым из них хирургическая
операция и могла бы помочь, но риск смерти от болевого шока и
кровопотери был бы слишком велик, да и желания браться за столь сложную
работу без солидного вознаграждения у меня не было. Но как было убедить
невежественного наемника, что мой медицинский интерес не опасен для его
бизнеса?
— Я не возьму платы, — уточнил я. — И ничего не буду с ними делать,
просто осмотрю.
— Вы очень добры, сударь, но — не нужно, — повторил он уже с
нажимом.
— Ну, в таком случае мы, пожалуй, поедем дальше, — пожал плечами я.
— Как вам угодно. Доброго пути, — ответил он с явным облегчением.
— Ну и мерзость! — с чувством произнесла Эвьет, когда фургоны
циркачей остались позади. — Неужели люди платят деньги, чтобы смотреть
на такое? По-моему, если им и платить, то за то, чтобы они никому не
показывались.
— Людей влечет все отвратительное. Даже шуты и скоморохи,
родившиеся совершенно нормальными, стараются как можно сильнее
изуродовать себя нелепым костюмом и гримом, дабы собрать больше денег.
Человек, опять-таки, единственное существо, которое ведет себя столь
нелепо. Животные сторонятся своих уродливых собратьев, бывает, вообще их
убивают. Это перебор, конечно, и все же стремление сохранять свою породу
в чистоте куда логичней, чем поведение человека… Мы, кстати, еще не
всех видели. В шести фургонах явно едет больше народу, даже учитывая
реквизит. И кого-то среди них Гюнтер очень не хотел показывать врачу.
Пожалуй, я догадываюсь, почему. Вопреки его словам, не все они родились
уродами. Кого-то сделала таким болезнь, и эта болезнь опасна. Скорее
всего, речь идет о проказе на поздних стадиях. Такие больные очень редко
демонстрируют свою внешность на публике, и потому невежественные зеваки
не в состоянии отличить ее от безвредных форм уродства…
— Они возят с собой прокаженного? Но это же безумие! Они заразятся
сами!
— Проказа — очень хитрая болезнь. Она внушает людям едва ли не
больший ужас, чем чума и холера, но, на самом деле, она куда менее
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
