Или он подготовил все заранее?
– Не знаю, не знаю… У него, видимо, талант драматурга… – сказала мадам Бриль.
– Получается весьма недурно, – кивнула Мари. – Или просто великий сюжет невозможно испортить?
– Да он изменил не так уж и много, – протянула Фаина. – Вместо рассказа о коварном короле у нас теперь сюжет о воре, который под покровом ночи украл что-то ценное у короля. Почему бы и нет? Призрак отца Гамлета, явившись ему во сне, указывает на виновника. Сейчас Гамлет пожелает уличить вора и выдумает театральную сценку, в которой у короля тоже что-то украдут, и проследит за реакцией подозреваемых… История стара как мир! – Она довольно улыбнулась.
Как Фаина и предсказывала, на сцене разыгрывали подобие знаменитой «Мышеловки»74, во время которой Гамлет попытался изобличить вора.
– Да, я люблю эту матрешку, – сказала Мари. – Театр в театре. Ничего нового, но как изящно…
Вечерний тусклый свет падал сквозь мозаику окон, оставляя на стене квадратики, похожие на тюремные решетки. Тьма сгущалась.
Мари поежилась и снова вернулась мыслями к доктору. Неужели действительно несчастный случай? «Что-то сердце у меня снова не на месте», – подумала она.
С рояля смахнули бархатное покрывало, обнажив белеющий в полумраке человеческий череп и одну из китайских ваз Гу. Такую вазу Мари видела в коллекции, которую ей в первый же день по секрету показал управляющий.
Елена, уже почти вжившаяся в роль Гамлета, быстро сверилась с листком и обвела цепким взглядом стоящих на сцене.
– Ты – тайный вор!.. – воскликнула она тонким голосом.
Краем уха Мари услышала испуганный вздох и быстро обернулась, пытаясь обнаружить источник звука.
Дети смотрели друг на друга круглыми глазами. Анюта прижимала ко рту ладошку.
Мелисса, спрятав лицо под копной волос, водила трубочкой в стакане.
Мари перевела взгляд на управляющего. Тот внимательно смотрел на сцену, чуть приподняв плечи и обняв себя обеими руками. Мари показалось, что он был чем-то смущен.
Феликс, который уже вылез из-под стола, наклонился, собирая осколки своего бокала, разлетевшиеся по каменному полу. Лужа красного вина растекалась у его ног. Феликс отер руки и расстегнул еще одну пуговицу на рубашке.
– Как же здесь душно… – пробормотал он.
Мари вновь взглянула на Йозефа. Смущенное выражение уже исчезло с его лица, и он, чуть склонив набок голову, следил за действием на сцене.
Пьеса продолжалась. Мари посмотрела на часы. Была половина десятого.
Анюта и Мишель снова нарезали круги по зале, взрывали хлопушки и звонко хохотали.
Внезапно пламя свечи, которая стояла на столике около Мари, заколыхалось, и огонек потух. В гостиной стало еще темнее.
– Снова этот сквозняк! Могильный холод… – недовольно проворчал Симон. – Бедные мои косточки, сырость средневековая…
– Промерзший, зловещий, призрачный Эльсинор… Держите, – Мари протянула летчику лежащее рядом с ней покрывало. – Между прочим, струей холодного воздуха всегда предваряется появление привидения!
Словно в ответ на ее слова, на сцену снова поднялся Леонид, укутанный в простыни, изображая появление призрака в спальне королевы.
– Кукареку! – вновь раздался пронзительный возглас из-под стола, и Леонид спрыгнул со сцены, взмахнув простыней.
Он присел рядом с Мари.
– А из Феликса вышел неплохой петух!
– Прирожденный артист, – улыбнулась Мари.
– Артист погорелого театра! – недовольно проворчала мадам Бриль, морщась и поправляя скатерть. – И что за неуклюжие петухи пошли! Все ноги мне оттоптал своими мокрыми ботинками! И зачем ему нужно все время лезть под стол? Будто он от этого лучше кричит…
Она сняла туфельку, погладила большой палец ноги и вновь поморщилась.
Тут на сцене появился Штайнс. На него направили луч фонаря-прожектора, поместив маклера в центр всеобщего внимания.
– Тьма сгущается в Эльсиноре… – произнес он, слегка запыхавшись.
– Хм, и Штайнс согласился играть. Как-то не вяжется театр с его характером… – Мари потерла подбородок. – Я думала, его ничем не заманишь участвовать в подобных мероприятиях…
Летчик сверился со своей ролью и поспешил на сцену.
Женька вернулся, плюхнулся на кресло рядом с Мари и потянулся к блюду с эклерами.
– Если это и безумие, то в нем есть система! – зычным голосом произнес Симон, изображающий Полония.
Мари едва слышно хмыкнула. О, как ты прав, Полоний, прямо в яблочко! Она откинула со лба прядь светлых вьющихся волос. В череде загадочных событий, творящихся в отеле с того самого момента, как она переступила его порог, определенно скрывалась какая-то безумная цель и логика…
Мари рассеянно окинула взглядом залу.
Между столиков сновали разгоряченные гости, в честь представления одетые кто во что горазд. Пахло мандаринами. Все смеялись, наступали друг другу на ноги и громко извинялись. Шуршали платья и бумажные воротники, вспыхивали разноцветным дождем из конфетти хлопушки.
Тревожное предчувствие в груди ее все нарастало, и настойчивые невидимые барабаны били по вискам все сильнее.
Нет, разрази ее гром, она все-таки разберется в этом сумасшедшем доме!
Бах! Прямо над ухом у Мари взорвалась очередная хлопушка.
Она вздрогнула и огляделась.
Несколько ярких бумажных кружочков конфетти спускались, кружась, на блюдце со сладостями.
– Да уж, хозяин отеля не пожалел средств на рождественские хлопушки! – засмеялся Женька.
Амадей, уже доведенный до исступления шумом и суетой, проскользнул под стол, пытаясь спрятаться под длинной белой скатертью. Анюта и Мишель, заметив его маневр, издали боевой клич и ринулись за ним. Кто-то запустил очередную хлопушку. Кот выскочил из-под скатерти и, сверкнув мятно-зелеными глазами-блюдцами, вскочил на обеденный стол. Перевернув пару тарелок, он оттолкнулся и прыгнул прямо на тяжелую гардину.
Представление на сцене закончилось.
Мари захлопала в ладоши. Аплодисменты эхом разносились под сводами залы.
Она прищурилась, пытаясь разглядеть сквозь украшенные морозными узорами стекла, что творится на улице. Вьюга все не утихала, завывая диким зверем за наглухо запертыми окнами.
В теплом холле уютно потрескивал сухими ветками камин. Пахло свежесваренным кофе и пряным глинтвейном, кто-то не в лад громыхал на рояле. Милая рождественская кутерьма.
Спустившись со сцены, летчик утер пот со лба, помассировал виски и сказал:
– Что-то голова болит от этого балагана… Схожу-ка я за лекарством!
Штайнс спустился со сцены, плеснул себе в чашку бренди и одним махом осушил ее. Затем опустился в кресло у камина и вытянул ноги к огню. Он помолчал с минуту, затем толкнул ногой полено и выдохнул:
– Слава богу, я справился…
Мари внимательно взглянула на него. «Не подозревала, что маклер настолько чувствителен, – подумала она. – Впрочем, у многих людей есть страх сцены…»
В приглушенном свете он напоминал средневекового джина. Блики от камина бросали тени на его лицо, острый нос, скошенный подбородок. Маленькие темные глаза лихорадочно блестели. Юркий, подвижный, как юла, он заерзал в кресле, потом поджал под себя ноги. Затем, опомнившись, снова вытянул их к огню.
– Ну вот, все позади… – Маклер провел ладонью по лбу. – Все позади… Теперь можно до самой ночи безвылазно сидеть в этом кресле…
Он снова потянулся за бутылкой.
В холл вернулся летчик.
– Не успеешь встать, как твое законное место уже занято! – недовольно проговорил он. – Ладно уж, сидите! Мне и здесь тепло… – Он придвинул табуретку поближе к камину. – Ну что, как вам представление?
– Разве Шекспир может быть плох? – томно закатила глаза мадам Бриль. – В этом доме не чувствуется бега времени. Будто тени предков ожили и разделили с нами этот вечер…
– А я предпочитаю изобразительное искусство, – сказал Йозеф. – Театр, книги, любое словесное искусство общается всего лишь с нашим сознанием. А вот изображения апеллируют к нашему более древнему ассоциативному центру… – Он важно повел бровями, потом смутился. – Это я недавно где-то прочитал… – добавил он, опуская глаза.
– А вот я в этом совсем не разбираюсь, – весело сказал Алексей, – мне что Мане, что Моне!
– А вы, Штайнс? – спросила Мари.
– Я же маклер, – ответил тот. – Моя сфера – недвижимость, переговоры, сделки… Я, как видите, очень далек от искусства. Да-да. Далек. Не мое. – Он беспокойно заерзал в кресле и поворочал шеей, будто тесный воротник мешал ему.
– А мне больше
