не ограничивая ее кругом своих гостей. Однако понимал, что ему придется бороться со стойким предубеждением сторонников традиционных римских порядков, которые считали пение в высшей степени вульгарным занятием. Вместе с тем Нерон чувствовал, что его поддержит молодая страта римского высшего света, среди которой был очень популярен греческий идеал любви к искусству.
В результате ближе к концу 59 года император учредил новый вид светских развлечений, названный им Ludi Juvenalium («Праздники молодости»), и, так как они предназначались для избранного круга, он имел возможность лично участвовать в них, таким образом обеспечивая себе большую аудиторию, но при этом не рискуя столкнуться с общественным осуждением, неизбежным в случае, если бы он решился появиться на сцене перед народом. Нерон приглашал к участию в этих праздниках всех, кому «ни благородное происхождение, ни возраст, ни занимаемая почетная должность не мешают заниматься искусством простых людей на сцене», как с ужасом писал Тацит. Он исполнился решимости разрушить предубеждение в отношении достижений в области искусства, чтобы талантливые певцы, музыканты и актеры получили в Риме общественное признание, которым они пользовались в Греции. Благодаря тому что он сам испытывал страстную потребность самовыражения в пении, и тому, что у него вызывала стыд древняя римская традиция, считавшая такое самовыражение неблагородным, Нерон решительно настроился подняться на сцену – он сам, император – и петь песни римскому обществу, таким образом подавая ему пример, которому нужно следовать. Покончив с Агриппиной, Нерон вознамерился покончить и с общественным фанатизмом, который она отстаивала.
На другой стороне Тибра располагался прелестный маленький парк, разбитый еще Августом вокруг искусственного озера. Здесь, среди деревьев и цветочных клумб император приказал соорудить сцену и аудиторию, а вокруг расположить места для еды и прилавки для продажи предметов роскоши и искусства. Извилистые тропинки вели к «беседкам влюбленных», притаившимся в кустарниковых зарослях, и вполне возможно, на озере стояли прогулочные лодки. Все это было щедро оплачено самим Нероном, а праздники, вероятно, очень напоминали частные вечеринки в саду, которые устраивают современные миллионеры, в особенности в том, что касается выступлений на сцене, где представители высшего общества играют в пьесах, поют и танцуют для людей своего круга. Фешенебельное общество Рима пришло в восторг. Все начали учиться пению, танцам и актерской игре, и повсюду стали возникать школы, где обучали этим видам искусства, которым покровительствовал и стар и млад. Всем хотелось выйти на сцену на этих «Праздниках молодости», и пожилые дамы и господа почитали за честь, если им доставалось хотя бы место в хоре, а одна восьмидесятилетняя старушка, некая Элия Кателла, заявила, что исполнит танец, и сделала это.
Таким образом, Нерон обзавелся более широким кругом слушателей, чего он так страстно желал. Рассказывают, что он денно и нощно стоял на сцене в окружении сотоварищей и своей охраны из преторианцев, и даже сам суровый старый Бурр стоял рядом и слушал пение своего императора. Но хотя он делал вид, что получает удовольствие, внутри его не покидало дурное предчувствие. Нерон постоянно нервничал перед выступлениями и с чрезмерным старанием настраивал свою арфу перед тем, как начать петь. Но когда ему аплодировали, он радовался, как ребенок. Традиционалисты, конечно, пришли в ужас, узнав, что император надевает одежду профессионального музыканта и даже обращается к своим слушателям, как это делают певцы, которые выступают за плату: «Господа, не будете ли вы добры уделить мне внимание». Однако модный свет находил все это очень забавным. Было даже создано общество молодых патрициев, именовавших себя «августани», которые специально аплодировали императору и поддерживали все его попытки личным примером или каким-то иным способом продвигать музыкальное и драматическое искусство. Они посвящали себя совершенствованию римской культуры и улучшению манер и были готовы сокрушить любого, кто говорил, что император не должен петь.
Вместе с тем Нерон собрал вокруг себя всех молодых римских поэтов, вдохновляя их писать для сцены, и скромно просил их покритиковать несовершенства его собственных попыток это делать. В то время он был еще очень робок и не уверен в своих талантах, и так же, как удовольствие от пения часто бывало у него отравлено нервозностью, его радость от сочинения стихов омрачала юношеская боязнь допустить какие-нибудь технические ошибки. Тацит, который никогда не видел в Нероне ничего положительного, говорит, что эти друзья-поэты помогали ему до такой степени, что просто вставляли в его стихи собственные строки. Однако Светоний это отрицает.
«У него была природная склонность к поэзии, – заявляет последний, – и он сочинял стихи с таким же удовольствием, как и умением, и никогда, как думают некоторые, не публиковал чужие строки как свои. В моем распоряжении оказалось несколько небольших тетрадей, содержавших хорошо известные стихи, написанные его почерком. Они написаны таким образом, что по вычеркиваниям и дополнениям очевидно, что они не скопированы с чужой рукописи и не продиктованы кем-то другим, а действительно сочинены им самим».
После того как поклонники – а в то время его окружали поклонники – убедили Нерона, что его стихи действительно хороши, он со временем решился читать их перед избранной аудиторией в театре, и, поскольку чтение стихов наряду с ораторским искусством считалось вполне допустимым для патриция даже теми представителями старой школы, которые смотрели на пение и игру на арфе как на нечто недостойное, его выступления в этом качестве были восприняты с большим энтузиазмом. «Он читал стихи собственного сочинения не только дома, но и в театре, – писал Светоний, – и они так понравились слушателям, что они приказали воздать за это хвалу богам, а сами стихи выгравировать на золотых табличках и посвятить Юпитеру Капитолийскому».
К несчастью, до нас дошли только десять строк из стихов Нерона, и своей сохранностью они обязаны не своей красоте, а тому, что были случайно процитированы другими авторами. Например, одно из стихотворений Нерона было посвящено какому-то подземному волнению, похожему на землетрясение, и, говорят, молодой поэт Лукан, услышав бурчание в животе своего друга, процитировал строку императора: «Sub terris tonuisse putes» («Можно подумать, что это был подземный грохот»). Эту смешную историю Светоний упоминает в своем коротком произведении «Жизнь Лукана». Тем не менее эти фрагменты написаны достаточно искусно, и на самом деле вполне резонно предположить, что Нерон если и не был гениальным поэтом, то имел в этом виде искусства вполне определенные способности.
Теперь в его окружении можно было встретить писателей, художников, скульпторов, певцов, музыкантов, актеров и так далее. Не были исключением и ученые, поскольку Нерон стремился показать миру, что его концепция императорской власти близка к концепции Антония, а не Августа. Ему
