— Если выберемся отсюда… — он выразительно обвел взглядом окружающую нас пустыню, — я тебе его подарю.
— Но ты же сам только что сказал, что одаренные никогда не…
Он оборвал меня фразой, показавшейся поначалу странной и неуместной:
— Знаешь, Лейла, пожалуй, только здесь и сейчас я могу говорить с тобой откровенно… — тяжело вздохнул и продолжил. — Знаешь ли ты, что одаренных людей очень мало? — Я кивнула. — А что отношение к ним изменилось не так давно? — Я снова кивнула. А он в удивлении поднял одну бровь: — Профессор? Хотя мог бы и не спрашивать. Тогда он, наверное, рассказал тебе, что в Тализии есть университет, где учат одаренных? Хотя, если точнее сказать, сейчас образовался целый факультет. Рассказывал ли тебе профессор, что там могут учиться только мальчики? — Я снова кивнула. — А знаешь, что происходит с одаренными девочками в Тализии и Фаргоции? В Эльмирантии, думаю, дела обстоят не лучше, просто еще более засекречены.
Вот тут я забуксовала. А ведь и правда — проф не рассказывал, а я как-то и не спрашивала. Знала, что этот университет мне не светит, поэтому и интересовалась этой темой больше в качестве развития кругозора и про девочек не задумывалась. Мне казалось само собой разумеющимся, что они просто продолжают жить в семье. Но оказалось все не так радужно, как представлялось наивной мне:
— По достижении девочками возраста, когда они могут рожать, государство изымает их у родителей и, если говорить без уверток и украшательств, приправленных патриотическими бреднями — просто продают вельможам, тем, кто больше заплатит. Это не касается дворянок — там свои правила. Но их продают на срок до рождения ребенка, который остается у отца — от женщины с даром почти всегда рождаются такие же одаренные дети. А потом их снова продают, и снова… до тех пор, пока она в состоянии родить. Если женщина каким-то чудом остается жива после бесконечных родов, корона обеспечивает ей проживание в закрытом храме в горах. Только жить после всего, что им приходится пережить, стремятся не многие, поэтому среди таких женщин очень велика смертность, да и мало их. Очень мало… Некоторым, правда, везет… — После небольшой паузы он продолжил с каким-то остервенением, выплевывая слова: — И какой-нибудь очень богатый вельможа выкупает их у государства за бешеные деньги и селит там, где ему удобно пользоваться услугами содержанки и… ну, скажем, бесконечно рожающей ему одаренных детей свинома… ммм… женщины. Ты знаешь, кто такая содержанка? Да? Вот и хорошо. Да, забыл упомянуть: с такими вельможами сразу же заключается контракт, по которому он должать отдать государству на воспитание второго одаренного ребенка и забыть о его существовании. Есть при королевской канцелярии Фаргоции такой небольшой детский корпус, в котором растят будущую опору королевства и свежий пласт аристократии, преданной только королю. Но, вернемся к их матерям. Чтобы они не смогли воспользоваться собственным даром и каким-либо образом сбежать или изменить свою участь, на них надевают блокирующий дар амулет-ошейник. Снять его можно только специальным инструментом, который сделан из того же сверхпрочного сплава, что и ошейник, и достать подобный инструмент невозможно, как и сплав — они находится под строжайшим секретом и контролем. Вот так…
На некоторое время между нами повисло молчание, во время которого я пыталась осознать все сказанное и протолкнуть подкативший к горлу ком тошноты. Сольгер же как-то страшно улыбнулся и почти весело сказал:
— …А знаешь, почему на таких, как мы, отменили гонения? Проф не рассказал? — он снова усмехнулся. — Да потому что изобрели этот чертов блокирующий сплав — способ контроля одаренных! Не шали, мол, а то видишь вот этот дивный амулет? Он всегда тебя ждет на отдельной полочке и даже с бирочкой с твоим именем!
Сольгер вскочил на ноги и начал расхаживать взад и вперед. — Ведь понимают прекрасно, что без одаренных им не удержать страну в том виде, в каком она сейчас. Скрывается и всячески вымарывается из летописей, что раньше королями были ТОЛЬКО одаренные, как, впрочем, и аристократией. Именно благодаря их дару существуют такие большие страны, как Тализия, Эльмирантия и Фаргоция! И остается только удивляться, как наши предки без дара умудрялись и до сих пор умудряются сдерживать эти страны от распада на бесчисленное множество мелких княжеств. Видимо, с большим трудом, — хмыкнул он зло. — Раз решились-таки признать одаренных людьми и вернуть в общество.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Да-а, наболело у Саргайла… И сильно, раз он сейчас вот так, без купюр, рассказывал мне об этом. Я, конечно, понимала, что людям с даром здесь непросто живется, а женщинам и подавно, но чтобы настолько… Это же кошмар какой-то! Приснится ночью — потом не один раз обольешься! И ведь даже защиты искать негде! И что же мне прикажете теперь делать? Как из всего этого выпутываться?
— Н-да, немного не это и не так хотел я тебе рассказать. — голос Сольгера вырвал меня из размышлений.
А меня озарила дикая и невозможная догадка:
— Ты ведь и есть такой ребенок, второй, да?
Он остановился, как вкопанный и, резко вскинув голову, остро глянул на меня и холодно ответил:
— В сообразительности тебе не откажешь.
А я снова смутилась. И чего, спрашивается, полезла со своими вопросами? Ведь видно, что его это до сих пор задевает.
— Прости.
Он на это лишь фыркнул:
— За что? — потом снова присел и резко потер лицо руками. — Я ведь ее видел. Не так давно… Еще года два назад по своим канал узнал, что она до сих пор жива и находится в монастыре, а тут случайно выпало через этот монастырь ехать, ну и весточку попросили кое-кому там передать. И знаешь, я исхитрился и нашел ее в маленьком садике при монастыре. Она была уже совсем седой и старенькой, сидела на лавочке, смотрела ничего не видящими безумными глазами и баюкала в руках сверток, который считала своим ребенком, и улыбалась… Не поверишь, так светло и радостно улыбалась, что у меня ком в горле встал, да такой, что ни вдохнуть, ни выдохнуть! — он с таким остервенением мне исповедовался, а ведь ничем, кроме исповеди, этот его рассказ назвать было невозможно, что вены на его руках, что он силой стискивал, вздулись. — Хотел подойти. Но… не смог. Побоялся испугать. Вдруг подумает, что я пришел и этого ребенка у нее забрать. Так и уехал, лишь бы больше никогда не видеть ни этого места, ни этой улыбки.
Я сидела, словно пригвожденная к месту его рассказом, и плакала. Как наяву видела перед собой и эту несчастную женщину и ее сына, видевшего то безумие, в котором она пряталась от несправедливости и ужасов мира, в котором ей довелось жить, и… себя, если не смогу избежать подобной участи. Некоторое время мы просто сидели, я пыталась все это осмыслить и взять себя в руки.
— Лейла, времени почти не осталось. Нужно выбираться.
Я и сама это видела — краски пустыни постепенно начали будто выцветать, и нетрудно было понять, что скоро все превратится в сплошное белое пятно небытия.
— А нужно ли, Сольгер?
Снова молчание.
— Нужно, Лейла, — наконец, ответил он. — Нужно. Потому что ты достаточно сильна и умна, чтобы избежать подобной участи. И я тебе в этом помогу.
— Амулет?
— Ближайшие несколько лет тебе ничего не будет угрожать, к тебе даже приставят охранника, но я найду способ помочь. Поверь. А амулет… — он ненадолго задумался. — Пусть у тебя на всякий случай всегда будет выбор и… чудо.
Я прослезилась от благодарности к этому парню.
— Спасибо!
— Ладно. — Сказал, как будто встряхнулся, Сольгер. — Пора выбираться.
— Но как?
— Ты должна справиться со своим даром, научиться им управлять, чувствовать его.
— Но как?
— Управляй им. Ты же пожелала шляпу — и вот она!
— И что мне нужно пожелать? — в растерянности оглянулась я.
